– Прости меня, милорд. Я училась не так небрежно, как это может показаться.
Лаоклейн молчал. Дара взглянула ему в глаза. Они стали мягче. Он почти улыбался.
– Меня тоже учили лучшему обхождению, но я был слишком молод, и было это много лет тому назад. Моя жизнь не сделала меня мягким или любезным. Меня пугает полное отсутствие этих качеств во мне.
Он освободил ее и ушел, быстро поднимаясь по лестнице, не дав ей сказать ни слова. Проходя мимо слуги в зале, Лаоклейн велел ему приготовить ванну. В своей комнате он разделся, бросив одежду на пол. Внутри себя он почувствовал знакомое желание. Он понял: он желает Дару Райланд.
Когда ванна была готова и он снова был один, молодая девушка тихо проскользнула в комнату и затаила дыхание при виде обнаженного Лаоклейна. Его тело при ярком свете огня казалось загорелым. Несмотря на то, что Еирик была новой молодой служанкой в замке, она без колебания подошла к Лаоклейну так близко, что они почти касались друг друга.
– Я думала спросить, не нужно ли тебе чего. – Голос у нее был низкий и охрипший.
Перед тем как коснуться ее уже созревшего тела, он быстро оглядел облако ее каштановых волос, линии ее щек. Он отошел, уселся в воду, над которой поднимался пар, и бросил ей мочалку. Она ловко поймала ее.
– Да, ты можешь искупать меня.
Она была действительно молода, но уже знала, какое удовольствие может доставить мужчина и как нужно доставить удовольствие ему. Вскоре они лежали, обнявшись, на кровати, ее промокшее платье было на полу. Он прижимал ее к себе. Его руки искали и ласкали ее потаенные места, что доставляло радость им обоим. Его губы с жаром целовали ее мягкую плоть. Ее руки скользили с его влажных кудрей на затылке вниз по спине. Он возбудил ее до невероятности. И когда он изо всех сил прижал ее к себе, она прильнула к нему всем телом, переполняемая желанием, не думая о том, что будет завтра.
Это был печальный вечер, который Дара проводила, слушая волынку. Она действовала ей на нервы, которые и так были натянуты от внимательных взглядов Дункана и Руода, смотревшего на нее с вожделением. Дара стала наблюдать за Кинарой. Она удивлялась, как такая легкая и грациозная девушка отдавала себя во власть низменных страстей Руода. Он явно считал ее своей собственностью, а она не делала ничего, чтобы вывести его из этого заблуждения. Его руки постоянно касались ее тела, подгоняя ее или лаская даже тогда, когда он глазами раздевал Дару со скрываемой жестокостью.
Взгляды Дункана были тоже не из приятных. Было трудно распознать, какие мысли скрывались за густыми бровями, но они были далеко не дружелюбны, судя по его хмурому виду и губам, сжимая которые, он превращал рот в тонкую линию. Дара давно поняла, что он винил ее за то, что между его сыновьями возникла новая ссора. Несправедливость этого не гневила Дару. Несомненно, старик страдал от того, что произошло в прошлом, но ему придется страдать и после того, как он забудет о ней. Дара расстраивалась, чувствуя, как ее сжигает пламя его голубых глаз, полных злых проклятий.
Казалось, Лаоклейн не обращает внимания на окружающие его раздоры. Большинство мужчин, сидевших за столом, говорили о сегодняшней охоте. Эта беседа занимала его. Хвастовства и шуток становилось тем больше, чем больше было выпито вина. Один молодой мужчина внезапно прервал другого, так как у того не хватало мастерства рассказывать. Возник добродушный спор, его с энтузиазмом поддерживали доказательствами с обеих сторон те, кто был на охоте. Наконец вызвали Лаоклейна разрешить спор, но он, смеясь, отказался взять на себя такую ответственность.
– Все видели, что их копья были в крови, но я не знаю, кто из них нанес смертельную рану зверю. Нет, Фибх, и ты, Бретак, вы сами должны разрешить спор между собой.
Он поднял бокал и не обращал внимания на их выкрики о его трусости.
У Дары заболела голова от бесконечно игравших волынок и хриплого смеха. Она резко поднялась и ушла из-за стола, не сказав ни слова, не взглянув на Лаоклейна, который нахмурился и поманил Кинару.
Руод помрачнел, когда она проскользнула в кухню. Он осушил свою опять наполненную кружку, но не повеселел, когда она, спустя несколько минут, вновь появилась с подносом в руках. На нем был глиняный чайник и чашка. Руод преградил ей путь со злым окриком:
– Что это ты?
– Лорд Атдаир приказал мне принести что-нибудь горячее для леди Дары. Он боится, что она заболела. Я не сомневаюсь в этом – она ужасно бледна. – Кинара говорила быстро, думая о том, как бы избежать удара Руода. Было ясно, что он не в себе, а она часто была неосторожна и расплачивалась за его отвратительное настроение.
– Этой английской суке нужно попробовать чего-нибудь покрепче, чем чай. Оставь это! Ты меня пригреешь сегодня и никто другой!
– Я не осмелюсь! – прошипела она, предпочитая его злобу гневу Макамлейда.
Едва она произнесла это, как его тяжелая рука схватила ее за плечо. Она споткнулась. Чай расплескался и обжег ее. Плечо онемело, а затем Кинара почувствовала острую боль в том месте, куда пришелся удар. Бретак помог ей встать на ноги, но она вывернулась и отказалась от его помощи, как только поднялась. Она знала, что мужчинам в ней нравится, а на что они не обращают внимания. Но Кинара не нуждалась ни в чьей помощи или жалости.
Бретак был довольно пьян, а это состояние, удвоенное врожденной неприязнью к Руоду Макамлейду, вдохновляло его на рыцарство, – качество, отсутствовавшее в нем в нормальном состоянии. Поворачиваясь от Кинары, он направил свой нож на Руода. Его пьяные насмешки разжигали пламя и без того уже сильное. Их топтание было трудно назвать боем: им не хватало ловкости движений; его также трудно был назвать продуманным: они были слишком пьяны. Ножи их были небезопасны. Они уже несколько раз случайно ранили ими друг друга. Глядя на их схватку, у Лаоклейна кончилось терпение. По его команде собралось более чем достаточно мужчин разнять двух соперников.
Лаоклейн подошел к ним, он был в ярости.
– У вас обоих нет ума! Вы убьете друг друга! Дело сделано, а если кто-то из вас думает иначе, я с вас шкуру спущу! Я не могу терять ни одного мужчины из-за какой-то девки. Теперь убирайтесь и перевяжите свои раны.
Кинара собрала разбросанные осколки и поспешила на кухню, чтобы заварить свежий чай. Когда она вновь проходила по залу, ей стало не по себе. Она поняла, что Лаоклейн следит за ней. Она посмотрела на Руода с явным отвращением. Безделушки, которые он ей подарил, не стоят того, чтобы заплатить за них своим изгнанием, если все-таки Лаоклейн решит, что она является причиной слишком многих бед.
Нельзя было не видеть, как Дара широко раскрыла глаза. Она изумилась, увидев Кинару в мокром платье. Кинара стала объяснять, почему пришла.
– Лорд Атдаир приказал принести тебе чай. Он боится, что ты нездорова.
Дара слегка нахмурилась:
– Что с тобой произошло? Несчастный случай?
Кинара пожала плечами:
– Это рука Руода, больше ничего. Он разозлился, что я прислуживаю тебе.
– Этот человек за многое ответит, а натворил он достаточно, – мрачно сказала Дара. – Я – англичанка и его враг, но ты – его соотечественница, а боишься его как ребенок. Ему должно быть стыдно за то, как он с тобой поступает.
– Нельзя назвать ребенком человека, который знает Руода почти два года, – лукаво ответила Кинара. Интересно, кого из них обеих эта англичанка назвала бы ребенком, если бы знала о ночах, которые Кинара проводит с Руодом. Чтобы не наговорить лишнего и не услышать это же в сплетнях, она отвела в сторону руку Дары, когда та хотела задержать ее и вышла из комнаты. Она совершенно не удивилась, увидев Руода, ждавшего ее в зале, и улыбнулась, когда он грубо взял ее за руку.
Дара ходила по ковру и проклинала Руода за каждую подлость, которую он совершил. А его брат, разве он не менее виновен? Разве не виновен тот человек, который позволяет таким злодеяниям оставаться безнаказанными? Конечно, он имеет власть над людьми: это его дом, его люди, даже Руод. Нет, она не может считать его невиновным. Ее непрерывное хождение остановил неожиданный стук в дверь. Она посмотрела на свечу. По ее предательскому свету, видимому из-под двери, обнаружили, что она не спит в столь поздний час. Дара стояла, онемев, в панике, для которой не было причины. Дверь распахнулась от прикосновения.