— Неужто лоб в лоб пойдёт Своерад?
— А чего ему? Ратников у кмеса молодого мало. Тут, перед воротами, и перебьют всех.
— Посредине высокое здание — это кмес живёт?
— Посредине — то? Детинец, для предков место…
— Кладбище, что ли? А я думал — храм какой?
— Оно и есть место святое. Там — лучшие из рода нашего. Последний путь свой ведут. Раньше, помню, в особые места святые увозили чуров, теперь дороги заросли, в детинец сажают. А рядом — лобное место. Видишь — люди там. И полечи, и гости торговые.
— Да как же ты различаешь, что гости?
— А по одёже.
— Вот ведь глазастый, я-то не различаю.
— И я коням сказки сказывать не умею, — засмеялся Родим. — Ну, а теперь больше слушай уже. Говорить — потом будем.
И он твёрдо и скоро зашагал к расхлебененым деревянным воротам на простых кожаных петлях, около которых было необычайно много, по началу-то лета, всякого люда.
— Здоров будь, Будим!
Дёрнулся угол рта молодого кмеса. Несдержан был Будимир, не по нутру ему пошла фамильярность дядьки, напомнившая о детском прозвище — Будим, крикун, что спать не даёт. Дядькино счастье, что собрались уже родичи и поратники. Некогда ему с дядькой… Дёрнулся угол рта, ничего не сказал молодой кмес.
Видел стоящий на большом кмесьем дворе Родим. Понял — проиграна война. Сомнёт их Своерад уже воинской выдержкой. А главы родов да старшие поратники ещё до начала схода спорят промеж собой. Таким твёрдая рука нужна, не крикун малолетний. И на чужого кмеса Своерада смешно уповать — пожжёт городище да селища, чтоб рати доля да боялись чтоб. Надо бросать всё нажитое да уходить или через степь идти, к склатам. Помощь у конных просить. Обучит, небось, Темеля. Откроет им секрет конного строя. За то пойдут с ними против Своерада. Тайком надо конных привести. А, битвы дождавшись, — взад Своераду ударить, други, мол, княжьи люди. Другина.
Задумал Родим, успокоился. Ну, вот и идти бы пора, чего ждать? Да Нетвор спросит. Остался.
Заголосили уже: «Слова, слова кмесу!»
Вышел молодой кмес. Мало дисциплинированные полечи продолжали гудеть между. Кмес похож был на посаженного на шесток петушка: всё оглядывался да шею драл. Глядел, когда коня приведут. Привели.
Конь — не чета Яше, но и того жалко. Знал Родим, сейчас ему кровь пустят, гадать будут, удачно ли пойдёт вражда. Темелкен, видел краем глаза Родим, кулаки сжал: коней, как людей, любил.
Только неладно пошло, придержать коня не догадались, вырвался он из нетвёрдых рук кмеса, кровью его залил. Кто постарше, головами качать начали. Понял Родим, что перебежчики к Своераду пойдут теперь, мол, не удержал раненого коня кмес, тяжёлый будет бой, много крови прольётся, рисковать стоит ли? А конь уже пал с тяжким хрипом в пыль. Глаза закатил. Кмес — молодой петушок — закричал: победа, мол, будет. Словно сомневался, что, если коню жилы вскрыть, сдохнет ли?
Родим видел, колеблются многие, торговые особенно. Стоит ли молодой кмес рода своего? Если бы знали, что примет Своерад отступное… А то ведь и не примет. Ладно бы данью обложил — под корень срежет. Ратников много у него, на всех готовой земли не напасёшься. С восхода степняки теснят, на север пути холод закрыл, на юге — племена сильные, чужие. Куда пригоднее соседей с готовой земли согнать, своим дать.
А тут брюхо коню вспороли. Кишки комом упали. Хороший знак, удачный. Кто понимает — ближе подошли. Похоже, что не покинули боги, хоть кмес слаб — дело верное будет. Загомонили полечи, оживились. И у Родима ком с сердца упал — к Своераду не побегут. А то ведь побил бы и безоружных. Видал его раза два Родим. Хватило. Морда у Своерада красная, глаза жёлтым жиром заплыли, похоже, что и сердце в жиру искать пора.
Посмотрел побратим на Темелкена, а тот белее мёртвого, так коня ему жалко. Приобнял его: «Ладно, ладно, Темелька…» Увёл, пока шумели. Негоже было, чтоб поняли полечи, что не только лицом чужой он им.
Дева-мать склатская колыбель бы качала — и то не услышала. Родим, как хорёк, через стену переметнулся, как вода — в храм протёк. Воздух не дрогнул, огонь не вскинулся.
Одежда на Родиме новёхонькая, на груди и на опояске — все положенные обереги, на плечах — знак воинский — волчья шкура. В красном углу сел, руки ладонями вверх на колени положил, чтобы видели — ни ножа у него, ни висеня тяжёлого.
Парнишка утром пришёл у алтаря прибрать — да как крикнет, как побежит! Но родовичи склатские не сразу подошли, поняли, что к чему.
Всё, что положено потом было, — перетерпел Родим, рассчитали они с Нетвором, что дальше угроз и крика дело не пойдёт — один волк пришёл, не стая. Так и вышло.