Вот уже и костёр готов был. Те из волков, кто в рубахах, раздевались спешно. Только конники Беды и Подара, наставленные Темелкеном, не сняли кожаную нагрудь, шитую спереди медными бляхами. А вои Нетвора готовились встречать бой с голой грудью.
Нетвор ждал. И вот, как бы ниоткуда, неспешно вышел водун. Пошептал меж вытянутыми к кострищу руками — и занялось. Полечи-ратаи стояли поодаль, смотрели с неловкостью. Чудно им было глядеть на живородящий дикий огонь и страшно. Забыли они уже почти общую когда-то с волками веру. Земля пахотная давала веру свою, корёжа Мать родящую, Мать-Макошь — в Мать родящую зерно, Мать-Долю, любящую людей слепой любовью матери, забывшей, что не только они дети её.
Огонь жадно пожирал отданное, волки молчали, выстроившись окрест, — первогодки, молодые, средние, старые, а Нетвор нахаживал вокруг кострища — бормоча густым голосом что-то совсем уже малопонятное стоявшим, но знаемое.
Но вот костёр рассыпался красными глазами, и Нетвор с надсадным криком прыгнул босой на горячие угли. Глядящим на Нетвора показалось вдруг, что стало как-то темнее, и гул голосов, повторявших за кияном, пеленой накрыл кострище.
Нетвор прошёл круг, другой, и старые вои тоже потянулись один за другим на угли. Вои проходили круг и сменялись, а Нетвор продолжал нахаживать. И только когда последний из первогодков ступил в размётанный и остывший костёр, Нетвор поднял тяжёлый взгляд свой к небу и закричал в голос:
— Смотри, Кресс! Здесь все вои твои!
И вдруг громом ударило в сухом небе.
Вскинулись глазами к солнцу волки, замерли полечи. И ратники Своерада, построенные уже в часе пути от городища, схватились за обереги. Словно далёкий бог ударил раз в небесный бубен и замер с занесённой рукой. «Худо», — пробормотал кто-то тихо. И зашелестело по рядам: «Худо, худо»…
Ратники городища строились пред деревянными воротами. Волки, как сговорились Темелкен с Нетвором, сгрудились левее. Колёсницы тоже были готовы. Три колёсницы Родим от склатов пригнал, да четыре телеги в городище Нетвор взял. И всё, как Темелкен велел, сделали волки — со всего городища горшки собрали, дурную соль с жёлтой землёй смешали и с углём древесным, горшки набили, смолой обмазали, уложили в телеги плотно, соломой обвязали, нафт приготовили, стрелы зажигательные. Семеро самых молодых волков — мальчишек почти — в рубахи мокрые одели, водой обливаться велели. Только Своерада и ждали.
Ну, так и пришёл он.
Своерадовы ратники шли — напугать старались. Орали, шумели. Строены были плохо, больше толпой валили.
Своерад, как на полёт стрелы подошли, вперёд вышел, кричать стал, что, мол, право его. Волки луки похватали, в первые ряды полезли, Нетвор остановил. Понятно, что стрелок крепкий, Елен али Кола тот же, снять смог бы Своерада, но какая память от рода пойдёт потом?
Ждал Нетвор, понимал, что время тянуть надо. Ждал молодой кмес — делать дальше не знал чего. А может, и оробел даже.
Доброго не сказал Своерад: моё, мол, что хочу, то стопчу. И тут навстречь ему водун вышел. Сухонький такой старичок. А голос зовкий да слышный. И говорит он просто так, как родовичу непутёвому, мёда хмельного перебравшему: иди домой, мол. Боги, мол, не поймут, чего полез.
И тут с неба опять как ударит. А водун повернулся себе и пошёл. Всё сказал вроде.
Только не гром уже Своераду божий гром, себя иначе он, чем других, числит. Раньше-то все росы были дети божьи, теперь изменилось вот. Кто богат, тот вроде как и от бога, а других — что травы.
Однако ратники своерадовы заколебались. Пока криками да угрозами строй восстановили, уже и солнце совсем высоко стало.
Глянешь со стороны — как саранчи рати у Своерада. Мало — у городища.
Ревут, озлившись на брань, Свооерадовы ратники, вперёд качнулись…
Нетвор, чуя, что щас повалят, велел молодых на телеги сажать, спины и головы им сырыми шкурами оборачивать. Ну и ждать, чтоб чужие вперёд попёрли, чтоб не остановить уж.
И вот страшно, плотно двинулась рать на защитников городища. Застыли люди кмеса, ещё чуть — и дрогнули бы.
Только волки деловито суетились за спинами поратников у колёсниц да телег старых. И вдруг крики пошли сзади: