— Стихийно танцевала, — определил Иван Антонович, постоянный сосед Анны Павловны по скамейке слева. Но дамы справа, из тех, кого никто никогда не приглашал, осудили девушку, найдя танец безнравственным. Анне Павловне хотелось защитить девчонку, но она и тут промолчала, чтобы не попасть впросак. Попробуй докажи им. Они все на свете знают-понимают. Свяжешься, не рада будешь...
Присутствующие на площадке, по выражению массовика, делились на активных и пассивных. Активные — кто двигался, принимал участие в играх, реагировал на его шутки. Пассивные — наблюдатели, как Анна Павловна, соседки справа. Активные танцевали, пассивные, сидя и стоя, высказывали всячески свое отношение ко всему происходящему на танцплощадке. Обсуждались наряды, движения танцующих, поведение вообще. Одинокие мужчины в сторонке покуривали, о дамах речи вели...
Анну Павловну танцевать не приглашали, и она была рада, не зная, сможет ли протанцевать легко и красиво, а пойдешь, и будет тебя кавалер поворачивать туда-сюда, ровно тумбу, какое ему удовольствие? Танцевала и она в свое время, девкой когда козырилась, под гармошку танцевала, да с той поры, считай, без малого полвека отстучало. Теперь соберутся в праздник бабы-одиночки, выпьют, песен попоют, танцевать — помину нету. Неудобно! Здесь танцуют, не глядя на возраст, и те, кто в жизни своей никогда не танцевал. Влезет пара в гущу и толчется на одном месте, обнявшись. Считается, танцуют. Смотреть тошно. Шепчутся. Надо поговорить, отправились бы по аллее — толку больше. А то облапят один другого, глаза в глаза уставят, а сами ни с места. А некоторые кавалерам головы на плечо клали, так им хорошо, дескать. Глаза, бывает, закатывают от удовольствия. Срамота одна! Кружиться в вальсах не могут, свободы нет в движениях...
Молодые танцевали наособицу и по-своему. На вальс не выходили, а как заиграют быстрое, станут кругом и начинают трястись-дергаться. Или — она на месте, руки-ноги выворачивает, а он, раскорячив ноги, как парализованный, — вокруг. Подумаешь — дурака валяют. Нет, лица серьезные — танцуют.
— Тлетворное влияние Запада, — сказал Иван Антонович, сосед по скамье, засмеялся, закурил, пошел прогуляться по аллее. Анна Павловна любила слушать его, умный человек. А дамы справа места не находили от возмущения. Анна Павловна танцы с вывертом видела по телевизору. Дома. Фильм показывали. Она отвлекалась на минуту — девок предупредить:
— Научитесь на станции, не дай бог — увижу — шкуру спущу!
Девки расхохотались, программу переключили.
На танцплощадке закреплялись пляжные знакомства, возникали новые. То дни проводили всяк себе, порознь, а потанцевали вечер — ушли под руку. Объявляя дамский вальс, массовик не зря кричал:
— Дамы, приглашайте кавалеров! Ищите своего кавалера! Это сделает вага отдых более интенсивным, насыщенным, интересным! Дамский вальс! Дамы приглашают кавалеров!
Знает, что посоветовать.
Танцы заканчивались в одиннадцать. Пары и одиночки расходились. Анна Павловна шла в корпус, смотрела телевизор, если концерт, а нет — проходила в комнату, переодевшись ко сну, читала сказки, писала очередное письмо дочерям, гадая, в котором часу прибудут нынче Зоя Михайловна с Ларисой и где они. На танцах не видела, не видела на ужине — значит, уехали с ухажерами в город, сидят в ресторане и вернутся за полночь. Лучше почитать, успеть, разбудят — еще хуже. Входная дверь к тому времени будет закрыта, и Лариса, подергав ручку, станет бросать в окно камешки, будить Анну Павловну. Анна Павловна встанет, накинет халат, растолкает дежурную, та с руганью пойдет открывать.
Официально было объявлено: в половине двенадцатого отдыхающие обязаны возвращаться в корпуса, ну, в крайнем случае, без четверти, в двенадцать корпуса закрываются. Но в половине никто и не думал о сне, собирались в двенадцать, позже, дверь до часу оставалась открытой. В час, заперев корпус на ключ, дежурная ложилась спать, и попробуй подыми ее! На любого, доведись, осерчает.
У Зои Михайловны в ухажерах ходил полярный летчик, у Ларисы — геолог. Они часто компанией с утра уходили в горы, прихватив вина, мяса для шашлыков, а вечерами уезжали в город. Летчик скоро отбыл в свои края, и Зоя Михайловна провела несколько вечеров одна, пока не нашла себе нового, у Ларисы в эти дни случилась неприятность. Вернулась она глубоко за полночь, и как Анна Павловна, а потом и Зоя Михайловна ни просили дежурную, та не открыла дверь. Мало того, наутро пожаловалась лечащему врачу. Ларису предупредили, что если подобное повторится, ее выпишут из санатория за нарушение режима. Спустя день уехал и геолог.
— Лариса, — стесняясь, спросила как-то Анна Павловна, — а ведь у тебя и семья, должно, есть, а?
— А как же, — Лариса, отклонив голову, разглядывала себя в зеркало. — Семья, муж, двое детей. Старшему пятый год. Скоро в школу записывать. Сыновья. Андрей и Славка.
— С кем же они дома остались? — поинтересовалась Анна Павловна. — Мать жива?
— С кем?.. С мужем, конечно. — Лариса надевала платье с высоким воротником.
— Так нехорошо ж, наверно, — Анна Павловна жалела, что затеяла этот разговор.
— Что — нехорошо? — Лариса причесалась, подкрасила губы, Зоя Михайловна по обыкновению закурила, улыбалась молча, щурила глаза свои. Лариса насторожилась.
— Да вот, он там с детьми, а ты здесь... — Анна Павловна не могла подобрать нужное слово. — Я к тому говорю, раз жена ты ему, верной должна быть. Раньше...
— Не мешай мне отдыхать, бабуся. — Лариса серьезно смотрела на Анну Павловну. — Свекровь нашлась, посмотрите на нее, а! Тебя что сюда — следить за нами послали? Скажи лучше, чем заниматься станешь после ужина? В кино пойдешь или на танцы? Погуляй часиков до двенадцати. Мне, — засмеялась, — письмо надо бы написать. В тишине. Мужу, о котором ты, — опять засмеялась, — изболелась душой. Идем, Зойка!
И они ушли, оставив Анну Павловну в смущении великом. Поговорили, называется!
Анне Павловне интересно, что в семье у Ларисы. Неладно живут? Без любви? Ошиблась — вышла? Взял с ребенком? Сама ли удержу не знает? Да разве поговоришь с ней по душам? И Зоя Михайловна не лучше. Обе скрытные.
Увидев Зою Михайловну с летчиком, а позже с другим, Анна Павловна спросила о муже, детях. Долго робела, а спросила. Что? Как? Развелась? Поссорились?
— Хорошо живем, — ответила Зоя Михайловна, — дружно. Семнадцать лет вместе. — И замолчала. Малоразговорчивый человек. У Анны Павловны не хватило духу на дальнейшие расспросы. Обругает еще. Лариса косится, фыркает — обиделась. Только чего ж она гуляет, если дружно живут? Возьми и разберись! Нет, что-то не так. Причина должна быть. Скрывает Зоенька...
С другими женщинами заводила разговор. С осторожностью, понятно. Выяснилось, что все живут с мужьями плохо. У этой пьет, у той скандалит, у третьей шалый, по бабам шастает. Еще у одной — нехозяйственный. Тоже не в радость. Все сама, сама.
Удивлялась Анна Павловна; при чем здесь хозяйственный — нехозяйственный?
Получалось, у каждой муж виноват. Только Зоя Михайловна единственная и сказала правду: хорошо живут. Этого Анна Павловна не ожидала.
От всего этого еще горше Анне Павловне. Стала думать о Зоином муже: вот дома он один, работает, за детьми присматривает, по жене скучает, ждет ее, ждет. А она у моря, Зоя Михайловна-то... Серьезная такая на вид да строгая — кто бы мог подумать?
«Ох, головушка твоя горькая, Анна Павловна, куда тебя занесло?»
— Зоя, — подступилась опять Анна Павловна, — ну а домой вернешься, как же ты ему в глаза станешь смотреть, мужу своему?
Зоя Михайловна чуть повернула голову — читала в постели. Лицо спокойное, чистое. Закурила. Курят вповалку бабы, губят себя табаком.
—- Он-то, допустим, не узнает, — рассуждала Анна Павловна, — по внутри тебя что-то останется? Боль какая-то? Или ты не чувствуешь ее, боли? Не сосет она тебя? Не мучит? Только не сердись, голубушка.
— Анна Павловна, — не отнимая глаз от книжки, вежливо сказала Зоя Михайловна, — давайте условимся с вами: разговоров на эту тему не затевать. Я взрослый человек, сама разберусь в своих чувствах. Мы один от другого ни в чем не зависимы. У вас своя жизнь, у меня своя. Живите, как вы находите правильным. Много чего к жизни не так — что ж теперь? Зачем это вам? Поберегите здоровье.