Не раз игра прерывалась из-за сильного пинка в небо. Мяч перелетал высоченную «локалку» и, если не повисал в мотках «колючки» среди спущенных собратьев, то оказывался или на «промке», или на «запретке» - двухметровой полосе вокруг лагеря для патруля с овчаркой.
В футбольной битве наступала передышка, и быстроногий шнырь мчался через всю территорию лагеря, проникал в промзону, бежал по ней километра два, искал среди строительного мусора мяч и нёсся с ним обратно, избегая встреч с администрацией лагеря. И, бывало, первый же удар по мячу вновь отправлял его за «локалку».
Как-то ещё зимой позвали вратарём и меня. Я, только прибыв в колонию, с радостью согласился. И то счастье, что после двух лет бетона тюремных двориков я наконец-то смогу погонять в футбол, пусть пока и на воротах.
Стояли морозы. Поле было белым, утоптанным и скользким. Мяч — деревянным. Самоотверженно бросаясь в ноги матерящихся дагестанских форвардов и не думая о последствиях, уже на следующий день с разбитым от расстрела в упор лицом, я с задумчивой грустью рассматривал выпавшие ногти с почерневших ног. И правда, играть в чужих кедах было неразумно. Тем более на два размера меньше моего.
Время от времени поле перегораживали сеткой и коренастых футболистов сменяли долговязые дылды. Волейбол на перепаханном шипастыми бутсами поле казался менее травмоопасным. Я лупил подачи и прыгал в блоки до тех пор, пока молоденький зек с синим ангелом на спине не сломал со смачным хрустом себе ногу.
Большой спорт лагеря меня впечатлил, и на поле я старался если и выходить, то лишь для утренних пробежек. Хотя нет-нет, да и бросался в гущу зубодробильных схваток, чтобы потом снова и снова обещать себе не вестись на зазывал-патриотов с кличем о защите чести отряда.
Часть 2 Шах и мат.
Моим новым игровым увлечением стали шахматы. Отточенные в лефортовской тишине гамбиты здесь превратились в средство моего заработка.
Шахматистов на зоне было не мало. Между собой они играли «без интереса», «по-маленькой» и на приличные суммы. Первое время я осторожничал и долго прощупывал возможных соперников, выяснял их сильные и слабые стороны. Гуляя по отрядам с чёрно-белой картонкой, я высматривал на тумбочках умные книги о шахматах и если находил их, то выпрашивал и на пару ночей растворялся в теории дебютов и эндшпилей.
В первом же турнире, ещё в отборочных матчах, я попробовал свои силы с основными мастерами лагеря и понял, что играю не хуже каждого из них. Подавив гордыню, я проиграл четверть финала обеспеченному москвичу. Тот сидел за сбыт наркотиков и, вопреки мифам о проблемах «барыг» на чёрных зонах, чувствовал себя неплохо. Естественно, пополняя «обшак» на довольно крупную сумму в месяц.
Как-то раз я пригласил москвича на чашечку кофе. Естественно, несколько партий в шахматы «на чисто символическую сумму» пришлись по вкусу нам обоим. Седой мужчина с изрытым кожной болезнью лицом играл вдумчиво, дерзко и, порой мне казалось, непобедимо. Но если мне удавалось выдюжить треть игры и после заманчивых жертв москвича не поддаться соблазну резкой контратаки, то ход за ходом, а партию я отжимал. Однако выигрывать я позволял себе не часто. Терпеливо ждал, инвестируя в будущее. Проиграв москвичу за два дня десяток-другой партий, я услышал долгожданное: «Чего мы вату катаем, может поднимем ставки?»
Стоимость наших многочасовых партий поднялась до полутора тысяч, и я стал потихоньку отыгрывать потери. Игровой «потолок» у москвича был в червонец, что и увеличило мой ежемесячный доход ровно на эту сумму.
Я стал кушать мясо, сыр и шоколад.
Иногда наши партии откладывались на следующие сутки, и тогда я ночью обыгрывал на маленьких шахматах различные варианты. Наутро, по красным глазам москвича я понимал, что бессонная ночь была не только у меня.
Я перестал читать художественную литературу, писать рассказы и на улицу я выходил только на проверки и в туалет. На жалкое подобие бани я и вовсе махнул рукой и мылся в раковине: так быстрее. Как-то ночью ко мне пожаловала королева белых и довела меня до подросткового эндшпиля. Круг моего общения сужался с каждым проигранным днём и, в конце-концов, люди перестали меня интересовать.
За исключением тех, кто играл в шахматы на деньги.
Я заказал себе новую робу из чёрного кабардина. «Семейник» ежемесячно затаскивал с воли медовый Чак-Чак. В наших с ним тайниках появились новые современные «запреты». Смотрящий за игрой лагеря стал со мной здороваться, благо «грел» я и «крышу», и санчасть, и карантин.