Уже у входа в холдинг Кира столкнулась с одним из авторов, подполковником в отставке. В старом, зимнем пальто с изъеденным молью каракулевым воротником, он прижимал к все еще внушительно груди тоненькую папку своих воспоминаний. Журнал Комяковой опять существовал.
В кабинете у Комяковой Кира к большому своему удивлению застала Худоша. Тот, непринужденно развалясь в кресле, пил кофе и ел яблочный пирог (!), знаменитый яблочный пирог Комяковой. Комякова же сидела напротив, с нежностью смотрела, как он ест, и предлагала еще. Киру пригласили присоединиться. Пирог сильно отдавал содой, но она, сделав усилие, доела свой кусок. Худош же от этого пирога просто балдел… и время от времени тоже поглядывал на Комякову с нежностью.
- Ну? – торжествующе воскликнула Комякова, когда Худош ушел. – Видела?
- Ты что, с ним переспала? – спросила Кира ошеломленно.
- Конечно, - невозмутимо сказала Комякова. – А ты как думала?
Комякова действительно с ним переспала. С маленьким, неказистым, кривоногим Худошем. (Был момент, когда она готова была сбежать. Готова! Но переломила себя.) Впрочем, как заметила Комякова, он достаточно уверен в себе, а это для мужчины важнее, чем красота. И произошло это в гостинице, в номере, заказанном на имя мифического австрийца. Сначала, в ресторане, они долго ждали этого австрийца, Комякова различными способами выражала нетерпение, а потом возмущение и негодование, куда-то звонила и с кем-то объяснялась… И, наконец, объявила, что по каким-то своим австрийским причинам, прибыть австриец не может. Между тем, ужин был давно заказан и еду принесли. Тогда Комякова сказала, что от всей этой неудачной истории у нее зверски болит голова, и она предлагает просто поужинать, разговаривая при этом о чем угодно, только не о делах. Худош ничего не имел против. Они замечательно провели вечер, хорошо закусили, а главное – выпили. Они даже потанцевали. При чем Худош оказался очень неплохим танцором, хоть и старомодным, лихо «водил» Комякову (и она покорно позволяла себя «водить») между танцующими и был момент, когда войдя в раж, он чуть не опрокинул столик и толкнул официанта, властно крикнув при этом: «Я заплачу!» …Под конец вечера Комякова предложила Худошу подняться в заказанный номер, чтобы посмотреть – достойно ли в таком принимать иностранных гостей. И они поднялись в номер… И тогда, разместившись на широкой кровати, Комякова предложила Худошу распить бутылку шампанского…
Конечно, переспать с Худошем для Комяковой было последним средством. До того, чтобы спасти журнал и в то же время утешить свою гордыню, она испробовала несколько. И все – безрезультатно.Она просила денег даже у Яши Гинзбурга, который когда-то был к ней неравнодушен.
Надо вспомнить, Яша Гинзбург всегда был амбициозен. Еще в молодежной редакции телевидения он очень страдал от того, что не мог свои амбиции удовлетворить. До того страдал, что временами болел и на руках у него выступала экзема. К Комяковой он действительно был неравнодушен. Уже не говоря о том, что две пуговки от ее кофточки он довольно долго носил в кармане, было даже назначено свидание, на которое Комякова уже собиралась идти, но так и не пришла, потому что именно в этот момент ей взбрело в голову перелезть через забор (она как раз проходила мимо) и попасть к Антону в больничный дворик. Когда же началась канитель с назначением главного редактора, Яша Гинзбург, который хоть и говорил, что со своей фамилией ни на какое продвижение рассчитывать не может, как оказалось, рассчитывал, куда-то звонил и за него звонили, и когда выяснилось, что главным редактором назначена Комякова, обиделся и расстроился до того, что просто не мог ее видеть.
Теперь Яша Гинзбург был совсем не прежним Яшей Гинзбургом – оболтусом с немытыми волосами, - а подтянутым, скорее стройным, чем полным, хорошо одетым, ухоженным, короче, вполне симпатичным мужчиной. Пахло от него дорогой туалетной водой, ну а экзема исчезла напрочь. Управлял он целой сетью аптечных киосков и, хоть деньги имел немалые, из принципа не заводил внушительного офиса, а ютился в небольшой комнатке за одним из них. В этой комнатке он и принял Комякову. Уже через несколько минут от запаха туалетной воды она стала как-то даже хуже соображать, и разговор не складывался. Тем более, что по своему смыслу он был для Яши Гинзбурга неприятен.