В большом зале горела всеми рожками хрустальная люстра, и все вещи отбрасывали тени. В зале никого не было.
- Подожди, - сказала бабка Моцарта. – Скоро придет.
- Кто? – спросила Комякова.
Бабка ничего не ответила, ушла на кухню и стала греметь посудой.
Комякова сидела в ожидании долго, очень долго, а возможно, ей так казалось. Наконец, вошел среднего роста очень обыкновенный человек лет шестидесяти. Седой, в очках, в шерстяном старомодном полувере с оленями на груди, аккуратно заштопанном на локтях. Лицо у него было узкое, с сухими, мелкими чертами, немного лисье. В руках – большая, общая тетрадь, тоже старого образца. Он сел под люстру с края большого круглого стола, положил перед собой тетрадь и стал что-то искать в ней, переворачивая страницы. Человек показался Комяковой знакомым. Она даже вспомнила, кто он. Да, работал когда-то на телевидении… В сущности, очень незначительный человек. Тихий, незаметный, скорее какой-то жалкий по мнению тех, молодых, к которым принадлежала и Комякова, и которые хотели что-то из себя представлять и значить. Он не хотел ни представлять, ни значить. Просто жил свою жизнь. Как-то Комякова выхлопотола ему бесплатную путевку в санаторий. Он зашел поблагодарить и тогда на нем был этот же полувер и выглядел он точно также.
Теперь он сидел перед ней и листал тетрадь, на которой было написано: «Личное дело».
«Мое что ли дело? И он здесь при чем?» – подумала Комякова.
Тетрадь была толстой и страниц много.
- Долго еще? – наконец, спросила она.
- Спешить некуда - сказал человек.
Томилин! Вспомнила Комякова. Его фамилий была Томилин!
- А почему, собственно, вы? – спросила Комякова.
- Это неважно, - сказал человек, бывший когда-то Томилиным.
Время тянулось медленно, так медленно, как будто стояло. Стрелки на больших часах Моцарта не двигались. - Не трудитесь, - сказал человек, бывший когда-то Томилиным. – Здесь времени нет. Точнее, есть, но оно другое. – и громко произнес: - Принесите, пожалуйста, чая! Бабка Моцарта принесла чай. Забыиый вкус плохого грузинского чая напомнил Комяковой о том времени, когда только такой чай и был.
- Ну? – не выдержала Комякова. – Много у меня грехов?
- Достаточно, - сказал человек. – Впрочем, не больше, чем у других. – он помолчал немного тягучим молчанием неподвижного времени, а потом спросил: - Где будете работать?
Комякова не ответила. Вернее, хотела вроде бы сказать – где скажут. Но не сказала.
Тут большая стрелка часов дрогнула… и чуть переместилась, и Комякова оказалась в старом здании телевидения, в которое пришла еще совсем девочкой. Судя по освещению, было раннее летнее утро, коридоры, кабинеты и студии безмолвствовали. В руках у нее были швабра, ведро и тряпки, и она стала мыть полы, удивительно грязные. Неужели полы всегда такие грязные? – подумала Комякова. Она мыла долго и основательно и даже почувствовала усталость. Это чувство тоже было ей удивительно. Выходит, и чувства остались… И эта усталость в теле, и тело… Она даже ощупала его, свое тело, даже с каким-то новым ощущением, потому что обычно была чем-то очень поглощена и его почти и не замечала. Наконец, стал появляться народ. Но она никого не знала.
Не смотря на усталость, она вымыла еще один лестничный пролет... Какой-то старик, вроде бы, вахтер, позвал ее пить чай, все тот же черный, безвкусный, грузинский чай. Они пили его в тесной служебной коморке за облупленным столом. Старик этот оказался не таким уж и стариком, просто был опущенным и заросшим, и, присмотревшись, Комякова вдруг узнала в нем человека, который долгое время был министром культуры. Тогда он был подтянутым, лощеным мужчиной, хорошо одевался и привозил галстуки из Парижа. Потом же, как рассказывали, переменил несколько работ, в конце-концов опустился и даже пил. Вот в этом опущенном виде он и предстал перед Комяковой. Итак, они сидели и пили чай, как бы зависая в неподвижности времени, и Комяковой все хотелось спросить, есть ли у него здесь знакомые, но она не спрашивала. Он тоже молчал и только бурчал что-то про то, что не может найти какие-то ключи…
Когда Комякова очнулась, первое, что она увидела, был потолок – не то белый, не то серый, не то голубоватый… Рядом суетились врачи, впрочем, видела она скорее не их, а белые пятна халатов, расплывчатые их лица, летающие руки. Ей сделали укол и она заснула, спокойно, без сновидений. Спала она много. Как-то, проснувшись, обнаружила рядом с собой Антона. Антон смотрел на нее с жалостью, на глазах были слезы.
- Слава Богу! Выкарабкалась! – сказал Антон.