Они сидели так, не обмениваясь словами, но Комякова чувствовала, что их связывает нечто большее, чем слова.
- Мне надо работать, - сказал человек, а на самом деле самый настоящий дед Комяковой. – Если хочешь, пошли…
По лесенке они спустились к путям, там на рельсах стояла вагонетка. Дед стал толкать эту вагонетку в глубь туннеля. Комякова ему помогала. В туннеле было темно, но кое-где тоже светили тусклые, желтые лампочки. По соседним путям проносились поезда, обдавая их прогорклым ветром. Вагонетка вроде бы легко шла по рельсам, но чтобы ее толкать, надо было прилагать большие усилия.
- Устала? Сейчас будет перекур, - сказал дед и направил вагонетку в сторону.
В сумрачном помещении с низким, нависающим потолком собралось много таких же вагонеток и много людей, все в замасленной, как у деда одежде. Попадались и женщины, но определить их пол было возможно только по отсутствию растительности на лицах – черты их были грубы или огрублены каким-то общим, мрачным выражением. Тусклые, желтые лампы здесь отливали красным.
Достали папиросы, самокрутки, они горели то там, то здесь, как зловещие огоньки. И тут раздался грохот. Нет, это не был шум поезда, это, скорее, было похоже на взрыв или землетрясение. Посыпалась земля и мелкие камни, поднялась пыль.
- Обвал! Обвал! – послышалось вокруг.
- Редко когда удается докурить, - сказал дед.
- Что это? – спросила Комякова.
- Обвал, - сказал дед. – Что-то опять не так наверху.
И вслед за другими он торопливо покатил вагонетку. Комякова пошла рядом.
- Он недоволен, - прошептал дед.
- Кто? – спросила Комякова.
Дед не ответил.
- Где О н? – спросила Комякова.
Дед остановился и сказал совсем тихо, еле слышно:
- Этого никто не знает. Там нет ни входа, ни выхода. О н все слышит, все видит, все понимает, но ничего не может изменить… Только стучит кулаком по столу…
- Ленин? – сказала Комякова.
- Тише, - сказал дед. – Тише…
И опять покатил свою вагонетку. Это давалось ему нелегко, он дышал прерывисто и даже с каким-то хрипом. Комякова попыталась ему помочь.
- Иди, - сказал дед твердо и окончательно. – Это тяжелая работа. Я должен делать ее сам.
По лесенке Комякова выбралась наверх, от путей, и оказалась рядом с выходом в один из коридоров. Почти сразу она встретила Вахтера.
- Это мой дед, - сказала Комякова.
- Понятно, - сказал Вахтер.
- Сколько же все это будет продолжаться?
- Не знаю, - сказал Вахтер равнодушно. – Каждому свое.
Вахтер стал ее раздражать.
- Вот вы! – сказала она агрессивно. – Были каким-то вшивым министром вшивой культуры во вшивой стране. И ничего! Нашли себе тепленькое местечко. А мой несчастный дед должен таскать эту ужасную вагонетку!
Вахтер явно обиделся, но промолчал и только глянул на нее исподлобья. Они опять шли узкими коридорами. Время от времени он присматривался и находил на стенах, оставленные им меловые знаки. Наконец, подошли к лестнице, она уходила и вверх, и вниз.
- Я думаю, - сказала Комякова. – Если постараться, можно добраться до Древнего Рима.
- Не знаю, - сухо сказал Вахтер. – Не был.
- Какое у вас образование? – не унималась Комякова. – Ну там, где вы были министром культуры?
- Сельскохозяйственная академия, - сказал Вахтер.
- Понятно, - сказала Комякова. – Между прочим, в Древнем Риме, кроме упражнений в войнах, литературе и красноречии, тоже занимались сельским хозяйством. Были такие – латифундии.
- Что-что? – переспросил Вахтер.
- Латифундии! – сказала Комякова.
-Вы много говорите, - сказал Вахтер. – Много и не к месту. Наверно, от возбуждения.
Между тем, он пошел по лестнице вниз, Комякова отправилась за ним. Спускались они долго, было темно, но тусклый свет желтых лампочек все еще долетал.
- Omnia mutantur, nihil interit, - громко сказал Вахтер.
- Переведите, - сказала Комякова. – Я не помню латынь. – Переведите, - повторила с нетвердой интонацией в голосе.
- Все меняется, ничто не погибает, - снисходительно сказал Вахтер.
Ступени закончились, началась утоптанная дорога, спускавшаяся довольно круто. И этот спуск продолжался долго. Наконец, Вахтер остановился, вынул из кармана пиджака моток веревки и обмотал эту веревку вокруг ее талии.