- Отстань! Заела! – заорал Яша и даже ее оттолкнул.
И несчастная жена Яши Гинзбурга исчезла, спряталась где-то в доме.
На круглый стол в садике за домом Яша вывалил грудой закуску и банки с пивом, вытащил бутылку вина. Пиво он глотал не останавливаясь, бросая пустые банки за спину, прямо на землю. “А, Машка уберет!” (Вообще-то жену Яши Гинзбурга звали Мариной.)
- Уделал меня твой Антоныч, - сказал, наконец, Яша. - Не мой, а наш, - поправила Комякова.
- Есть разница?
Яша все пил пиво и откусывал ветчину прямо от куска. Ел, судя по всему, не чувствуя вкуса, проглатывал, не разжевывая. При этом взгляд у него становился только все более печальным, тяжелым и отсутствующим. “Общаться” ему не хотелось, он общался сам с собой. Комякова уже жалела, что с ним осталась.
- Вина-то налей, - сказала Комякова.
- А? – сказал Яша.
Он открыл бутылку и размашисто налил ей вина, перелив через край и залив стол. И опять ушел в себя.
- Домой хочу, - вдруг сказал Яша.
- На родину? – сказала Комякова.
- Да пошла эта сраная родина! – сказал Яша. – Просто хочу т у д а. Что тут не понять? Помнишь, гастроном под часами? Там еще вино продавали, на разлив…
- Помню, - сказала Комякова. – На разлив…
- Пропустишь стаканчик, пососешь конфетку… Ну, помнишь, их еще в самолете дают…
- Взлетные, - сказала Комякова.
- Нет, тогда они не так назывались.
- Театральные.
- Вот-вот, театральные…
- В сущности, одно и то же, - сказала Комякова.
- Нет, не одно и то же! – вскричал Яша Гинзбург грозно. – Взлетные – это взлетные, а театральные – это театральные! Не одно и то же! – и даже стукнул ладонью по шаткому столу.
Комякова с испугом глянула на бутылку и свой бокал с недопитым вином, но те каким-то чудом устояли.
- Ладно, - сказала Комякова кротко.
- Потом покуришь, - сказал Яша после паузы, - прямо на углу, на улице… и на работу. Такой кайф! Не передаваемо! Вот т у д а и хочу.
- Понятно… - сказала Комякова. – Как там Моцарт?
- Умер, - сказала Яша. – Не проснулся. Он же всегда был трусоватый. Как начали нас перетряхивать, взял и не проснулся. Сбежал.
Я знаю, - подумала Комякова. И сказала:
- Жалко.
Яша не ответил.
- Как вообще-то его звали? – спросила Комякова. – Все Моцарт, да Моцарт… А как на самом деле звали, не помню…
- Вова, - сказал Яша Гинзбург. – Вова Галимбеков.
Тут что-то сломалось у него в горле, как будто лопнуло, и он зарыдал, всхлипывая и давясь воздухом.
После обеда из безвкусных размороженных полуфабирикатов, молчаливого,томительного обеда в присутствии неестественной и напряженной жены, Яша повез Комякову домой. В дом не зашел, с мужем знакомиться отказался. О новых встречах не договаривался. На прощанье сказал:
- Предки у меня были выкресты, а я – иудей. Имей в виду, я не христианин, я – иудей.
- Ты хочешь сказать, око за око? – спросила Комякова.
- Око за око, - сказал Яша Гинзбург.
- Немцам простил.
- Я? Нет…
(Слышали бы его два старика, державшиеся за руки под дулами немецких автоматов, стоя над знаменитой ямой… Была в их городе эта “яма”, потом утрамбованная асфальтом, с выходящей наверх лестницей, вместо перил обрамленная чугунным барельефом. На барельеф был конкурс и несколько известных скульпторов сражались за выгодный заказ. Было много интриг, разговоров, сплетен, были ссоры и даже один донос… Но дело не в этом… Это так, вскользь… На место трагедии не обязательно приходит комедия. Пошлость же приходит всегда.
Так вот, слышали бы его эти два старика…
Глаза их были полны покорности судьбе и почти уже мертвы… но если бы слышали, старик с мохнатыми бровями Яши Гинзбурга, возможно, и прошептал бы в последнюю секунду своей жизни: "Давай, внук! Око за око!”)
Комякова приехала ранним утром. Шел дождь. Пока шла до остановки такси с вещами, а потом поджидала это такси, промокла насквозь. Зонтик, как обычно забыла дома. Если этот дом на границе Швейцарии и Германии можно было назвать “домом”. Потому что теперь она действительно возвращалась к себе домой.
В своей квартире она не появлялась несколько лет. Все было покрыто пылью, вещи разбросаны, как были разбросаны перед ее отъездом в Турцию, на кухонном столе коркой застыл пролитый тогда кофе. Комякова сняла мокрый плащ, натянула старый, нечистый, припахивающий плесенью халат и легла на диван. Позвонил муж.
- Все хорошо, - сказала Комякова. – Только я устала и ложусь спать.