В ранней юности сын, как и должно, покуролесил. Приходил и пьяный, и побитый. И травку пробовал, а потом пол ночи сидел в обнимку с унитазом и стонал, что больше уже – никогда. Дейстительно, больше уже – никогда. Видимо, было в его генах что-то вполне здоровое, так что и вуз свой технический он закончил, и на работу устроился нормальную, и даже в свои двадцать три стал зарабатывать больше отца. Женился тут же, с ходу, на первой же своей девушке.
На родительском совете (его родители и ее родители) было решено, что жить они будут отдельно, на квартире очень своевременно умершей к этому времени бабушки невесты. Когда после скромной свадьбы сын ушел на эту самую квартиру очень своевременно умершей бабушки невесты, а теперь уже и жены, Кира ощутила страшную пустоту… Муж, напротив, всем этим переменам был, скорее, рад, таскал ее в гости, по друзьям, в кино и даже собственноручно, что было на него совсем уже не похоже, сделал освежающий ремонт в кухне и прихожей. Но Кира все тосковала, жила в пустоте, как-то по инерции, без энергии и жизненных сил, без интереса. И только мало-помалу она стала осваиваться с этой пустотой и ее заполнять, как произошло новое событие опять перевернувшее ее жизнь. У сына родилась двойня, два крошечных мальчика. Когда Кира впервые увидела эти страшненькие, сморщенные существа, сердце у нее чуть не остановилось от жалости и совершенно отчаянной любви, и она поняла, что отныне у нее началась новая счастливая жизнь.
Жена сына на деле оказалась крутой, энергичной и хваткой женщиной, да и ее мать тоже чуть ли не поселилась вместе с ними на все той же квартире очень своевременно умершей бабушки. Но раз в неделю, а то и чаще, Кире разрешалось их навещать. О! Кире этого хватало! Она восторженно смотрела на крутые лобики, на такие знакомые ей глазки – глазки ее новорожденного сына, времени ее радости и ее надежд – и горячая, радостная волна заливала ее душу, но главное, сохранялась и оставалась там вплоть до ее следующего визита. Когда же малыши чуть подросли и первая истерика молодой матери и молодой бабушки чуть поутихла, их стали привозить к Кире по воскресеньям и даже по вечерам, в середине недели, когда молодым родителям хотелось погулять, да и второй молодой бабушке тоже.
Вот в один из таких вечеров, когда она сидела со своими внуками, у ней и появилась Комякова.
Кира, в новом спортивном костюме, расположилась на ковре в зале, главной своей комнате (мягкий угол, стенка с собранной за жизнь парадной посудой, телевизор с большим экраном). Внуки, уже почти полуторогодовалые крепыши, ползали по всей комнате, становились на ножки, крушили вокруг все, тянули за скатерть, опрокидывали, что только можно опрокинуть и Кира вовремя не убрала. А Кира только посматривала, как бы они не ударились, не ушиблись, а так – совершенно равнодушная ко всему этому разгрому. В прошлый раз, они разбили торшер и чешскую хрустальную вазочку, вещи, приобретение которых когда-то доставило ей удовольствие, теперь же, потеря их ее совершенно не волновала.
Комякова пришла неожиданно, в элегантном модном одеянии, с прической, как будто только из парикмахерской, принесла коробочку конфет, печенье и вроде бы «французскую» туалетную воду. Куплено это было явно в киоске неподалеку, а следовательно «французская» туалетная вода была там же и изготовлена… Два упитанных малыша, живых, краснощеких, как с рекламной картинки, - Кирина любовь, радость, гордость, смысл жизни – ее явно не заинтересовали, посматривала она на них равнодушно. Одного, правда, из вежливости посадила к себе на колени, за что тут же была наказана – Кира забыла подложить памперс.
- А, - небрежно заметила Комякова по поводу испорченной мокрой юбки, - ничего, отстираю.
Первое, что услышала Кира от Комяковой после нескольких лет разлуки, было:
- Ты потолстела.
- Я мало ем, - заметила Кира, как будто оправдываясь.
- Тогда вообще не ешь, - сказала Комякова безжалостно. – Человеку не так-то много и нужно.