- Наверное, вы были большим начальником? На это место определяют только начальников.
- Не все ли равно, кем я был? – сказал Новый Вахтер и даже махнул полной рукой. – Что говорить! – но в его голосе первый раз появился оттенок грусти, и как бы отгоняя эту грусть он сказал: - Вот, попробуйте… - и протянул ей пакет с крекерами.
- Спасибо, - отказалась Комякова. Взгляд ее скользнул по стене, где за стеклом на подвесной полке висели самые разные ключи. – Наверное, он нашел ключи, он все искал какие-то ключи…
- Не знаю, - откликнулся Новый Вахтер. – Ничего не знаю. Здесь много ключей.
- И от подвала?
- Наверно.
- Вы бывали в подвале?
- В мои обязанности входит следить за центральным входом, лестницей и коридорами, - строго сказал Новый Вахтер.
- Ваш предшественник был смелее и любознательнее вас, - заметила Комякова.
- Смелость здесь не при чем! – огрызнулся Новый Вахтер. – Я всегда соблюдал инструкции, - и он активно захрустел крекерами.
Комякова уже было решила откланяться, даже сделала шаг к дверям, как он окликнул ее:
- Вообще-то, на столе было какое-то письмо…
- Кому?
- Здесь написано: «Если будет спрашивать дама…»
Дама, это вы?
- Возможно, - сказала Комякова.
И вернулась. Но Новый Вахтер положил на конверт свою большую, пухлую, белую руку и сказал:
- В мои обязанности входит следить за центральным входом, лестницей и коридорами. Передавать письма не входит в мои обязанности.
- Не бойтесь, - сказала Комякова. – Крекеры у вас не отнимут, - и ловко выхватила конверт прямо из-под его руки.
На конверт она посмотрела уже в коридоре, на нем действительно было написано: «Если будет спрашивать дама», а внутри, на сложенном вчетверо листе бумаги, всего два слова, два слова и один предлог: «Дверь на чердак».
…И она пошла по лестнице вверх, пролет за пролетом, этаж за этажом. Этажи уходили вверх до бесконечности, во всяком случае, их было гораздо больше, чем ей раньше казалось. Но на душе у нее полегчало, ведь кто-то о ней позаботился и, если в письме написано – «Дверь на чердак», значит, эта дверь существует. Она шла и шла, и в конце концов так устала, что уже еле переставляла ноги со ступени на ступень. Людей ей попадалось все меньше, и вот уже, кроме нее, на лестнице не было никого. И, когда, казалось, сил у нее уже не осталось никаких, прямо перед собой она увидела д в е р ь. «Дверь, это всегда откуда-то куда-то…» – подумала Комякова и потянула за ручку…
Она очутилась в полной темноте и даже подалась назад, но дверь за ее спиной пружинисто захлопнулась, лязгнул замок. Вдруг, как будто включился свет… Она даже зажмурилась. Сначала ей показалось, что она в гигантской студии, освещенной множеством зажженных, слепящих ламп... Но, присмотревшись, увидела, что это нечто другое… Над ее головой простирался высокий купол, необъятный и светящийся, как небесный свод в ясный солнечный день. Только солнца не было, и возникало ощущение, что весь этот купол и был источником света. И еще это напоминало огромный ангар, и даже вдали, а может, ей так только казалось, она различала силуэты, похожие на серебряный птиц... Тут рядом с ней показался прежний Вахтер в том виде, в котором и был во все время их встреч.
- Что это? – спросила Комякова.
- Продолжение… - сказал Вахтер.
- Какое?
- Это слово подразумевает многоточие, - сказал Вахтер уклончиво. – В многоточии весь смысл. Точка – конец. Многоточие – продолжение…
- Вы думаете, в бесконечности больше смысла, чем в конечности? – спросила Комякова.
- Я думаю, - сказал Вахтер, - эти части тождественны одна другой…
- Вы нашли ключи, - сказала Комякова. – Вам не влетит за самоуправство? Вы же нарушаете инструкции.
- Свободу воли еще никто не отменял, - сказал Вахтер. – …Миров много. Они, как пузырьки в кипящем котле… У каждого свой.
- У меня был друг, - сказала Комякова. – Жизнь его изломала, но он все равно был моим другом. Его еще не определили…
- Каждый отпределяет себя сам, - сказал Вахтер и повторил: - Свободу воли еще никто не отменял.
Комякова посмотрела под ноги, но не увидела пола, а увидела там, внизу, и вокруг себя, и вдали, у границ (а были ли там границы?) сияющего купола, - моря, вершины гор, распахнутые пространства земли, реки и воды, города и страны… Свой мир… Увидела и домик, в котором томился Поэт в ожидание Гете, и квартиру Моцарта, и его злую, никем не любимую бабку, и Яшу Гинзбурга, и Киру на улице Красной, залитой солнцем семидесятых… и Сашу Тузырина в тренировочных штанах и лаковых туфлях на босу ногу, на той же улице, только других лет, и все это было незыблемым и неизменным, потому что вылито, как статуя из бронзы, свершившимся временем. Ovnia mutantur nihil interit. Все меняется, ничто не погибает.