— Я же все знаю, Гаер, я читал...
— "Я читал", — тоненьким голоском дразнился тот, подножкой сваливая пацана в кресло, — твоя смертельная ошибка в том, что ты полагаешь Хомы и их биоту подобными театральным пьескам или книжкам. А это совсем другая история. Совсем. Она откусила немало светлых голов, и твоя вполне может стать следующей.
— Все же, я не беззащитен. — Убеждал Лин, выкручивая ему руку за спину. — Ты это знаешь.
— О, знаю, — ухмылялся Гаер и каждый раз — каждый хренов раз — одерживал победу, потому что он был хитрее, тяжелее, опытнее.
Не сильнее, нет. Лин мог убить его в два движения. Но он, дурак, не хотел причинять ему боль.
Рыжий учил его ловчить, танцевать танцы Хома Ориноко, читать карты и информатории, разбирать историю и традиции разноименных Хомов Уймы. Все, кроме первого пункта, давалось Лину технически точно, восхитительно верно.
Когда приходилось врать, лицо его делалось скорбным и несчастным, он краснел, мялся, отводил глаза и дергал то манжеты, то ворот, то хвост волос. Волнуясь, кусал костяшки пальцев.
Первым с детства внушали говорить одну лишь правду. Это считалось полезным для здорового Эфората.
А ведь помимо всего в гости забредали Ивановы. Рыжий сразу предупредил, что новая зверушка не для постели и опытов, и что играться с ней можно, но осторожно, любовно и только у него на глазах. После визитов экипажа Еремии Лин ходил, как еж в дурмане, напевая жуткую смесь частушек, баллад, романсов и бубня себе под нос приставшие стихи.
Лин, в сущности, был замечательно, отменно хорошенькой куколкой: белый бархат на каркасе хирургической стали, с головой, полной расчетливых умений палача и искристым сердцем художника.
***
— Здравствуй, Серебрянка.
— Привет, Лин. Ты сегодня поздно, думала, уже не придешь, — юная корабелла встала, чуть нервно оправила платье.
Ну как, платье. Просто просторная белая хламида, прикрывающая грудь, руки, и ноги до середины бедра. Еще не слишком умелая, чтобы расцвечивать холст тела узорами и рисунками, а ходить обнаженной, как пристало истинной корабелле, она стеснялась.
Издержки воспитания.
Вот другой гость Башни едва ли чего вообще стеснялся.
— Смотри и чувствуй момент, заяц, — торжественно объявил Гаер больше полугода назад, подводя юношу к прозрачной стене, за которой помещалась маленькая круглая комната, — перед тобой — Третий. Очень возможно, что последний урод из рода.
— Третий? — Лин невольно шагнул ближе.
Юноша с другой стороны мулеты вскинул голову, уставился прямо ему в глаза.
— Красивый, — выдохнул Лин. — Он видит нас?
Рыжий хмыкнул, ударил кулаком по перегородке:
— Что ты, братец. Слеп и глух. Для него эта комната полна одиночества.
— Я думал, их перебили Вторые. Точнее, что они уничтожили друг друга в Триумвират.
— Точнее не скажешь. Но в любой истории есть исключения, тебе ли не знать, Лин?
Юноша виновато поежился, но спросил:
— Для чего ты держишь его здесь?
— Лин, не блондинь. Не люблю.
— Но он Третий, а не лабораторная мышь, — нахмурился Лин.
— Мышь? Не-е-ет, скорее, тварь куда более опасная. Видел бы ты, на что способен его шерл! И живучий, будто таракан.
— Как долго вы его здесь продержите? — Лин коснулся пальцами стекла.
— Достаточно для того, чтобы я успел втравить ему в голову пару кодов, а ты — зарисовать эту своеобразной красоты натуру. Едва ли откажешься, не?
— Не откажусь, — твердо решил Лин, доставая карандаш.
— Вот и славно, — Гаер наклонился, поцеловал брата в висок, и, свистнув своим манкуртам, направился дальше, в полный голос отчитывая какого-то несчастливого засранца по ихору.
Первый лишь вздохнул, рассеянно улыбаясь и потирая висок. Странный у него был брат.
Гаер продержал Третьего в Башне долго. Лину так и не удалось даже приблизиться к пленнику. Не видел он его и в операционных, рыжий арматор дозволял Лину смотреть, лишь когда черноволосый — Юга, его звали Юга, так просто и так красиво — находился в сознании и относительном благополучии.
Первый опасался, что Третий сойдет с ума.
Не сошел. Держался — будто из принципа, будто наперекор.
А потом сбежал. Случай небывалый, из Башни никто так просто не уходил. Если только...
— Ты позволил ему уйти, — Лин плотно закрыл за собой дверь.
— А ты думал, — довольно хмыкнул рыжий, вытягиваясь в кресле с трубкой.
— И что дальше?
— Снег, — хозяин Башни выпустил в потолок гостиной дымное колечко, — Станция, — еще колечко, — Волохины ребята, — довольная улыбка.
— Зачем их впутывать? — возмущенно вскинулся Лин.
Странная команда Еремии ему очень импонировала. А привычка брата использовать людей в качестве слепых исполнителей своих планов не нравилась вовсе.
— Увидишь, заяц.
— Тебе совсем все равно, что станет с подопытными, да?
— Как все равно?! — Гаер обиженно поднял огненные брови. — Обижаешь. Я за них душой страдаю, вон, как аккуратно мозги заклепал, ничего не почувствовал даже. У меня на парня великие планы. Тебе понравится, обещаю.
Лин тогда промолчал. Про себя же подумал с горечью — как такое может понравиться?
Серебрянка тоже числилась в «подопытных». Ее не препарировали, как Третьего, не истязали с научной целью, как многочисленных пленников Башни. Ее методично, планомерно, готовили под работу в Луте. Под капитана, которого она — Первый знал, чувствовал, видел — не примет никогда. Общаться истинной дозволяли только с Лином — что он мог ей сделать? Ни помочь, ни навредить.
Только рисовать — стройную, белую, синеокую. До странного застенчивую. Не похожую на гордые, нравные, крутобедрые корабеллы прайда брата.
Списка запрещенных предметов или тем для обсуждения не существовало. Считалось, что Первый сам знает, что можно, а что нельзя. Он прокололся лишь однажды, но капитально.
Не ждал — вспышкой раскрылся перед глазами веер, сработало глубокое фрактальное зрение. Лин задохнулся, потерял себя, ощущение в пространстве, пока длилось, длилось видение…
Выронил альбом, рисунки разлетелись по всей комнате-камере. Серебрянка тут же кинулась помогать, придержала за локоть, участливо заглянула в лицо:
— Ты как?
— Все хорошо, спасибо. Это просто…Так бывает, — Лин потер глаза, выравнивая дыхание.
Вспышки эти были короткими, подлинно — как будто раскрыли и сщелкнули перед глазами прихотливо раскрашенный, разубранный веер. Но для Лина они чувствовались томительным, пытарным бечевом-долгунцом, из которого не выпутаться.
Третий. Второй. Манучер, Истинный Глас. Оскуро. Тамам Шуд. Гаер, о, Гаер, Гаер…
— Что такое? — тихо спросил Лин, когда девушка, подобрав один из листков, глубоко вздохнула.
Протянул руку.
Корабелла прижала рисунок к груди. Спросила странным, вибрирующим голосом, не поднимая на Первого взгляда:
— Кто это?
— Да кто?
Она показала — последний из наиболее удавшихся набросков, здесь Лину наконец удалось поймать и зафиксировать ту самую эмоцию, сложный сплав отчаяния, тоски, ненависти и напряженной работы ума.
— Это... Это Третий. Один из постояльцев Башни.
— Постояльцев? — она моргнула.
Лину не случилось обмануть юницу. Ответил, на свое горе, честно:
— Подопытных Гаера.
И добился того, чего не могли достичь ни рыжий, ни его персональная команда профессионально-жестоких дрессировщиков. Корабелла заплакала.
***
Любимым местом у Юга был борт. Обычно там он и сидел, презирая угрозы Дятла ссадить его в Лут метким выстрелом.
Свалиться тоже не страшился, Еремия шла плавно, да и реакция у Юга была на высоте.
— Привет, — Второй, улыбаясь чуть скованно, остановился рядом.
— Здоровались уже. Где рыжуха?