— Ай-яй-яй, — тот покачал уродливой головой, лицо его выражало смесь сожаления и брезгливости, — это все жадность, дорогая моя. Я надеялся, вам хватит выдержки.
— Сукин сын! — взвыла девушка, и Нил мысленно с ней согласился.
Так же, как и Понедельник, не без изящества вписавший короткий фруктовый нож в яблоко горла ближнего рыбака. Его товарищу прилетело уже тяжелым прикладом отнятого от груди рыбаря оружия, а после во мгле с треском рассыпался кусачий ворох огненных жужелиц.
Нил упал, где стоял. Чуял, как носится над головой смерть, без устали и особого разбора жаля рыбаков. Князя оттащили за фонтан, а Лина Крокодил никак не мог отыскать глазами.
Извиваясь, как та змея, подполз к брошенной сумке.
Осторожно бросил камешком. Пустая. Выпотрошенная.
Тихонько застонал, как от всамделишной боли.
Рядом с дохлой змеей ничком крутилась Среда. Яд выпаливал ее изнутри, ломал, плавил кости, переваривал — и Крокодил малодушно порадовался, что не видит изуродованного судорогой лица, залитого розовой пеной и желчью. И почти не слышит — несвязный хриплый вой заглушала стрельба и крики.
Нил привалился спиной к борту бассейна. Сжался и закрыл глаза.
***
Перестрелка закончилась в пользу хозяев. Понедельника, больше похожего на франтоватое решето, срубила —цатая по счету пуля. Перед тем как упасть и не подняться, мужчина заботливо выстрелил в голову бьющейся в агонии Среде.
Тишина навалилась пуховой периной.
Уцелевшая охрана потянулась к изрешеченному телу, и Нил, собрав все свое мужество, пропищал:
— Граната!
Люди тут же рухнули ниц, и взрывная волна, добившая факелы и стекла, никого не задела.
Самого музыканта без благодарственных грамот вытащили из укрытия и поставили пред ясные очи Князя. Лин стоял между ними, такой грустный, что Нилу опять сделалось неловко. И страшно. Будто бы Оловянный был обманутой им девицей, а Горбач — взыскующим мести папашей.
— Так, на чем мы остановились. — Вздохнул Орхан. На безобразие окрест даже не смотрел, словно от беседы его отвлек гонец с письмом. — Ах да. Вы явились за сумкой. Со всем моим почтением, забирайте и уходите.
— Это не... Не совсем так.
Горбач поднял бровь. Легкий дорогой парфюм странно оттенял запах гари, крови, потрохов и крокодилова пота.
— Но вы сами так сказали.
— Мне нужно ее содержимое, — хрипло уточнил Крокодил.
— Однако. Вы противоречите сами себе. Но если я буду так любезен и верну вам все без утайки, что вы готовы отдать мне взамен?
Нил провел экспресс-ревизию. Ничего. Ничего равнозначно ценного. Карта Вторых меры не имела.
— Что угодно.
— Хотя бы ваш спутник? — Горбач положил разбухшую клешню на плечо белого. — Оставьте мне юношу и ступайте с миром.
Нил и Лин уставились сначала на Горбача, а потом — друг на друга. Музыкант выпрямился, свел лопатки.
— Он не принадлежит мне, и он не вещь. — Сказал громче, чем следовало, чтобы не позволить голосу дрожать заячьим хвостом. — Поэтому согласиться не могу.
— В таком случае вы уйдете ни с чем, — улыбка Горбача сделалась акульей.
— Я уйду, мать вашу, с чистой совестью, — с бессильной злостью выплюнул Нил, с хрустом сжимая кулаки, — не так часто я могу позволить себе такую роскошь.
Сказал — и за рукав рванул детеныша лила к себе. Рука Горбача соскользнула, со всех сторон уставились любопытные зрачки револьверов. Князь едва заметно качнул головой и охрана расступилась.
— Браво, мой мальчик! — умилился Горбач.— Такая честность заслуживает награды. Знаешь что, пожалуй, я отпущу вас обоих.
— Взамен на?..— сощурился Нил.
— О, чистая формальность. Долг.
— Долг, — нехотя вздохнул Нил.
***
Уже на корабелле — взволнованной долгой отлучкой пассажиров Серебрянке по молчаливому уговору не рассказали о встрече с Орханом — Нил отважился спросить.
— Как плечо, хвостатый?
— Не больно, — сказал Первый.
Поднял на музыканта глаза.
Нил не выдержал и отвернулся.
***
— Здравствуй, Гаер.
— Здорово, старая каракатица. Чего надобно, я занят по самые гланды.
— У твоего брата красивые глаза, Гаер.
Рыжий откинулся в кресле. Горбач с удовлетворением отметил, как удивительна и непривычна арматору бледность. Даже веснушки погасли.
— Говори.
Глава 14
14.
— Когда корабеллы соберем, от Третьего избавляемся, — хмуро сказал Волоха старпому. — И пастуха тоже в отбой. Пусть идут, оба.
Дятел крякнул. Пригладил хвост револьвера.
— С чего так просто-запросто? Айда на Хом Бархата продадим? Или на органы, тоже ладно будет... А волосы пожертвуем в цирюльню... а перед этим дашь мне его денька два погонять, раз уж все равно сливаем. Застоялся я...
— У него в мозгах Гаер ковырялся. Не знаю, что установил, но мне не улыбается и дальше таскать при себе или шпиона, или убийцу. Или два в одном. Шампунь-кондиционер.
— Скорее, двойное проникновение,— ухмыльнулся цыган. — Тогда давай шлепнем ублюдка?
— Чтобы Второй на алаверды шлепнул нас?
— Кишка тонка.
— Не скажи. — Русый потер лицо ладонями, и Дятел наметанным глазом разглядел ужалы стимуляторов под локтями. — Триггеры, они у всех разные. В общем, что бы Гаер ни замыслил, наше дело свою выгоду поиметь. Берем корабеллы в охапку и сваливаем, а эти двое пусть как хотят.
Дятел хмыкнул. Волоха скосил зеленый глаз на цыгана.
— Что?
— Да все смотрю, как ты промежду двух огней бьешься. Между Лесом и Лутом.
— Пустой разговор, — Волоха отвернулся.
— Думаешь от Лутовой ревности корабеллами откупиться? — Дятел оскалился всей пастью. — Он тебя не выпустит, и знаешь почему?
— И почему же? — русый развернулся с рычанием.
Стимуляторы всегда на него так действовали, обычно спокойный Волоха вмиг перекидывался в рысь.
— Потому что куда бы ты ни пошел, в себе его всюду носить будешь. Вот здесь, — ткнул русого в грудь, — и вот здесь.
И щелкнул по лбу.
Волоха в миг завернул тому локоть, ткнул лбом в переборку. Зашипел, оголив клыки:
— Руки не распускай, цыганва! Сам решу, куда идти и что делать.
Старпом проговорил со смешком:
— Бесишься, гаджо. Пеной плюешься, потому что я прав. Скажешь, нет?
Волоха молчал. На загривке, мнилось, шерсть дыбом встала. Никто не умел вывести его из себя, никто, кроме хитроглазого цыгана. Дятел знал его слишком хорошо, иногда — лучше, чем самого себя. Врать ему было бессмысленно, все равно разгадает.
Горан.
Никто из них об это не просил; хоть и росли вместе, и прошли через многое рука об руку, про горан до поры и слыхом не слыхивали. Случилось, как природы явление, повязало крепче парных армлетов. Дятел думал, им еще повезло. Его гораном был тот, за кого он убить мог, умереть готов был, а не вовсе чужой человек. Горан полнее раскрывал себя в сражении, когда — плечо к плечу — валентность оружия суммировалась, возрастая многократно; и в быту, послесловии, когда — в сплетении — быстрее раны затворялись, скорее силы возвращались.
Волоха отпустил старпома. Отошел к иллюминатору, успокаиваясь взглядом на Луте.
Цыган смотрел ему в затылок, не улыбаясь, мял ладонью локоть.
— После договорим, Дима, — не оборачиваясь, бросил Волоха. — После.
***
Лут пах по-разному. Будь Выпь знатоком, непременно бы сравнил его оттенки с тонами вина; если бы Второму выпало родиться художником, сердцем бы впитывал краски. Но для него Лут именно пах. И звучал.
В обитаемой зоне, плотно усаженной Хомами, текучая его масса двигалась хаотично и мощно, запахи сплетались в причудливые венки и массивные букеты, преобладали ноты чая, гвоздики, мускуса и соли. От иных Хомов тащило вишневыми костями и миндальным ядом, от других обволакивающе пахло сливами, еще одни отзывались трюфельными, чернильными, земляными запахами.