Ни перед кем Юга не отчитывался, а тут вдруг не все равно стало, что скажет-подумает Выпь. Да посрать, озлобленно решил измученный сомнениями подменыш.
Отловил желтоглазого и сухо, быстро изложил предложение тиа Плюм-Бум.
Пастух поскреб лохматый затылок. У Юга замерло сердце.
— И что мне там охранять-то предлагается?
— Не что, а кого. Нас. Шлюх, то есть. Гостей буйных из Дома взашей прогонять, свары разнимать, ну и для форсу у стеночки красоваться.
— Ага. Ну, дело не больно хлопотным кажется. Вот только ты как на это смотришь?
— Ай, а что я?! — притворно изумился Юга.
— Мне казалось, тебе мое присутствие в тягость будет, — спокойно растолковал Выпь.
Юга фыркнул, дернул плечами. Непроизвольно коснулся бус.
— Да мне ровно плевать на твое присутствие-отсутствие, главное, работать не мешай.
— Хорошо, — решился Выпь.
Про себя рассудил, что будет продолжать трудиться на пристани, а темнотой займется охраной Веселого Дома.
Благо, работа сменная, а лишними дарцы не бывают.
На билет за Море копить и копить.
— Я передам тиа твое бесценное согласие, — снасмешничал облюдок, унимая поднявшуюся досаду.
Тиа оказалась права, от такого предложения не сыскалось бы глупцов отказаться. А Выпь, как понял и признал Юга, при всех своих недостатках глупцом совсем не был.
Серебрянка в новой, не сношенной еще шкуре, на глаза ему почти не попадалась. Изредка, полным прозаром, когда Юга только возвращался, вливалась в комнату через окно, тихо урчала — вроде как приветствовала, терлась о ноги. Будучи в расположении, Юга играл с ней, хватал за бока, опрокидывая, чесал лапы и поджарое брюхо. В усталости — невнимательно хлопал по сильной тонкой шее, да без лишних ласк уходил спать.
Зато Выпь Серебрянка навещала куда чаще. В порту работы было много, на всех хватало. Канатные дороги, многоярусные системы, уходили от причалов к другому берегу, скрывались в тумане Сухого Моря. Шумели, работая без перебоя, гигантские катушки, рабочие принимали и отпускали груз. Серебрянка, как завороженная, глядела вниз, в бездонную пустую яму, заполненного клубами мреющего дыма.
Перед людьми не крутилась, сидела в тени складов. В короткие моменты отдыха Выпь, если не получал наказ от старшего или не разговаривал с другими работниками, высвистывал Серебрянку. Гладил шкуру, чесал за ушами. За пару длин она как-то потемнела, похудела. Парень сначала все норовил ее подкормить, но Серебрянка вежливо отворачивала морду. Сама пропитание находила.
— И во что дальше обратишься, а? — спрашивал Выпь.
Серебрянка лишь прикрывала тонкими веками ярко-синие глаза.
Она сама бы не отказалась узнать.
Страдать старалась про себя — у ее спутников и без того забот было преизрядно.
Очень туго, очень плохо шло взаимодействие с этим Хомом — чрезвычайно глухим, не отзывчивым, диким. Его звали Сиаль, и это был как раз тот случай, когда имя определяло создание. Едва выбравшись на поверхность, Серебрянка тут же угодила в сладкую ловушку, и погибла бы наверняка, не приди на помощь пастух овдо. А ведь она его не звала, не чувствовала даже!
Ей надо было спешить. Ну, кто знал, что с ними увяжется длиннокосый, с яркими темными глазами?
Знала, что играла нечестно, настоящую силу можно было получить, лишь самостоятельно преодолевая препятствия, своей волей, без посторонней помощи. Но — постоянные изменения, ломающие тело, но — чужой, враждебный мир... Без этих двоих она бы не ушла дальше Самантовой рощи.
В Черном Городце удалось затеряться. В толпе людей, Домов, тахи и огня ее запах — запах мягкотелой нимфы — не разобрали бы хищники.
Серебрянка жадно заглядывала в Море. Ломала глаза о Полог, подвесной потолок Хома. Как бы ни хотелось ей сорваться, понимала — рано. Всего лишь юница, до взрослой, сильной особи ей развиваться и развиваться.
Хуже всего было то, что она совершенно не представляла, как именно будет протекать взросление и безусловно болезненная трансформация. Индивидуальный онтогенез, проклятое наследие. Ее кидало из формы в форму, и каждый раз она надеялась, что это все, финал, и каждый раз понимала — нет, только этап.
Иногда ей странно мечталось навсегда остаться в форме человека — как эти, кто окружал ее, дружил с ней. И пусть Юга был проточным, порочным, с Лутовой темнотой, утопленной в глаза и волосы, пусть Выпь мог разговаривать с овдо, а с людьми — нет, но они были... Целыми. Истинными. Теми, кто есть. Не застывали в одном состоянии, менялись тоже, но их суть оставалась неизменной, и стержень этот был для нее объектом зависти.
У Серебрянки так не получилось бы.
Тревожило — на отчаянные, настойчивые сигналы не было ответа. Не слышали? Или их глушили? Или — нет, она вовсе не хотела об этом думать — надморье пусто, выскоблено и ей просто некуда возвращаться?
Сколько же она пролежала в земле, личинкой, а потом страшненькой куколкой.
И почему она не ощущала себе подобных?
Их же должно быть много, взрослых и юных, на случай, если не все выживут и доберутся. Почему молчит, как убитый, сам Лут?
Еще одно ее беспокоило, и не меньше, чем отсутствие обратного сигнала.
Выпь и Юга совершенно точно не были людьми.
В какой-то момент ей казалось, что она знает их породу, цеплялась за смутную, не оформившуюся догадку-воспоминание, а в следующий миг вспышка узнавания гасла. Как будто не было.
Серебрянке предстояло дорасти, дожить до полного этого знания, доступа к общей памяти ей подобных.
Единственное, что знала твердо: ей они вреда не причинят.
А вот друг другу — запросто.
***
— Для чего это? — не вытерпел пастух.
Со службы он отпросился пораньше, чтобы успеть осмотреться и переговорить с нанимателем. Точнее — нанимательницей, тиа Плюм-Бум, прихода которой и ожидал в общей зале.
В око, плавно переходящее в первую темноту, Дом стоял тихий и прохладный. Вопреки ожиданиям Выпь, увеселительное заведение производило вполне приятное впечатление.
«Гнездо разврата» — так отзывались о нем достойные тиа — было выдержано в трех цветах: золотом, черном и красном. Первый ярус занимала просторная горница с настоящими зеркалами, мягкими сиденьями и нишей для хранения верхней одежды. Дальше открывался большой зал, занятый столами-стульями, площадкой для музыкантов и приличных размеров помостом. Последний располагался посередине, от основной его массы отделялись извитые узкие язычки. Чтобы, значит, никто из гостей не чувствовал обиды.
На второе жилье вели две широкие лестницы.
Выпь привлекли странные, тускло блестящие пруты толщиной в запястье, закрепленные между потолком и помостом.
— Сам как думаешь? — усмехнулся в ответ Юга.
Волновался он не меньше пастуха, но виду не подавал. Благо ему, в отличие от спутника, было чем заняться — на вечер планировался целый каскад выступлений.
И если в гордом одиночестве равных ему не было, то совместная работа сбоила. Тиа Плюм-Бум это злило, и Юга старался исправить положение, но быть менее заметным и привлекать меньше внимания противоречило самой его сути.
— Или держаться за них, — вслух размышлял Выпь, — или опора для Дома.
— Ха, нужны Дому костыли!
— Тогда для чего?
— Можно, можно я покажу? — не утерпела девушка с выбеленными волосами.
Юга знал ее как Мэль. Высокая и сухая, с плоским задом, но на лицо милая и ноги красивые. Она с друзьями уже обсудила нового охранника, и теперь желала покрасоваться. Похоже, Выпь ей припал. Юга постарался глянуть на спутника, как в первый раз. Рослый, поджарый, руки крепкие, плечи сильные, голос глубокий... Ничего особенного, еще и рот как у лягухи.
— Валяй, иначе он будет думать об этом и сломает себе голову. А совсем безголовых в охрану не берут.