— Ну, поглядим, насколько тут все у вас серьезно, — пробормотал Юга, вытряхивая душку.
Та словно прилипла к Ромуро, сонно водила усами.
Кайма крыл перестала вдруг огнеть, замерцала прерывисто.
Юга, не сводя взгляда с устройства, попятился, ухватил за рукав Выпь.
— Давай, не тупи. Еще обломком заденет.
Выпь недоверчиво поглядел на маленькую, в половину ладони, душку, но смолчал. Молчал и Юга, поглядывал на стену. Долго ничего не происходило, надоело ему ждать. Только выпрямился, высунулся, как участок стены надулся фиолетовым пузырем и лопнул.
— Видно, и впрямь — очень надо было, — сказал на это Юга, поднимаясь и вытряхивая из волос блестящее крошево.
***
Если на Сиаль они вымокли и вымерзли до костей, то на земле Плата испеклись с потрохами.
Такой горячки не запомнили бы и старожилы старого мира, не то что новички мира нового, Третий да Второй. Полога не было. Было сплошняком вылинявшее в бель синее, да крупно-желтое нечто. Оно-то и повинно казалось в жаре, на него даже смотреть было невмочь, в слезу резало глаза.
Прозар да веко — слиплись в одно, перемены парни не чуяли. Выпь предполагал, что миновало два полновесных ока, с того момента, как они заступили на свежую территорию. Заступили, потому что тахи остались с другой стороны Ромуро. Сюда им ходу не было. В пролаз — узкий, тесный — только они вдвоем и протиснулись.
Дороги — осмысленной — не существовало вовсе. Не было и ориентиров, зато под ногами развертывалась немыслимая красота, белое с серебром, собранное из мельчайших крупиц. И вроде не песок, слишком тонкий, да цветом чудной. Ноги в этом диве изрядно вязли, а голой рукой тронуть больно было, жглось.
— У меня эта штука сыпучая колючая везде, везде! — злился Юга, остро страдающий без привычного избытка воды Провалов.
Выпь к суши был более привычен, но поддерживал спутника сочувствующим молчанием. Того это только пуще из себя выводило:
— Ай, ты хотя бы звук какой в ответ издавай, я же с тобой говорю, ну?!
— Ага.
— Что «ага»?!
— Издал звук.
— Ну, спасибо, уважил так уважил!
— Пожалуйста. Обращайся.
Юга рычал опасно низко, нехорошо щурил глаза, на запавшем лице резче обозначались скулы. Цепь, однако же, не спускал. Плотно укутывал волосы, воли им не давал.
Спали в очередь. Стереглись. Место было совершенно новым, не названным, кто здесь водился и чем питался, они не знали.
Сам Выпь голодом не маялся, приучил себя долго без еды обходиться. Хом Сиаль, стеклянно-каменный их мир, был расточительно беден на съедобное. Люди с детства привыкали к брикетам-концентратам, кои умельцы ладили из смешанных, часто сорных, ингредиентов. Выпь как-то подрабатывал в одной из лавочек, и сам убедился, что в ход шло все, включая заморские приправы.
— Есть хочешь? — спросил друга.
Тот мотнул головой. Не знали, сколько им предстояло идти через Плата, запасы следовало беречь.
Юга тряхнул перед носом спутника мелкой склянкой с белыми плотными горошинами.
— Мой завтрак, обед и ужин.
Выпь нахмурился. Подобное охотно глотали работники Веселых Домов, разбойные люди и простые богатые бездельники. Растирали на тыле ладони, вдыхали или слизывали. Горошек шел готовым, из-за Сухого Моря, стоил много дешевле обычных концентратов. Отлично гнал усталость и голод, поднимал настроение, но Выпь видел, что делалось с людьми после долгого, обильного употребления.
То, что от них оставалось.
Юга знал меру.
Вроде бы.
С ним никогда нельзя было быть уверенным.
Но лучше это, чем тот же каменный порох...
— Эй, да хватит уже киснуть! Вон, мерцает что-то впереди, не иначе вода?
Выпь напряг зоркие глаза.
— Или морочится...
— Проверить все одно стоит, — Юга ускорил шаг, балансируя руками, сбежал с холма.
Серебристое с шорохом струилось под подошвами. На мгновение Выпь помстилось, что складывается рисунок какой, моргнул — переменилось. Расстояние обманывало. Юга, только что бывший в десятке шагов, вдруг рывком отдалился.
— Юга! — крикнул Выпь. Кольца на шее остерегли холодом. — Юга! Стой, обожди меня!
Тот на ходу обернулся, вскинул руку, укрывая глаза от разжаренного света. Остановиться не подумал, блеснул зубами в ответ:
— Нагоняй!
Выпь шепотом выругался, почти сбежал с горки, оскальзываясь и увязая.
Юга стоял у гладкой кромки воды, жадно вдыхал свежий запах, но пить, тем паче — лезть в нее — не спешил. Оглянулся на спутника:
— Как думаешь, испробовать?
Вода лежала в словно бы специально приспособленной выемке, вся какая-то причесанная, тонко убранная бликами. Прозрачная. Выпь видел дно, застеленное белым сыпучим. Никаких особых не приметил.
— Думаю, можно, — ответствовал, про себя недоумевая, с чего бы облюдку его мнения-дозволения испрашивать.
Юга радостно гикнул, вмиг разделся до исподнего, кинулся — Выпь окатило холодным крошевом.
Проморгался.
— Эй, давай сюда, нечего каменной бабой выстаивать! — Третий махнул рукой, взметнув брызги.
— Ага.
Нашел, с кем равнять. Бабы эти, каменные, появлялись на просторах Сиаль частенько — грубо-округлые изваяния, приблизительная видимость живой женщины. Никто не ведал, мастерил ли их неведомый стукан, или сами нарождались, да для чего появлялись. Но по темноте держаться от баб старались подальше, слишком тягостную жуть наводили отшлифованные лица.
До этого Второй думал, что нажрался воды на год вперед, а тут, когда липла к спине рубашка и зудела голова, только о купании и помышлял.
К счастью, глубиной здесь не баловались. Выпь осторожно шарахался по мелководью, а потом Юга это надоело, и облюдок решительно ухватил друга за руку. Крепко сомкнул сильные пальцы, потащил за собой.
Выпь уперся пятками.
— Ты чего?!
— Да научить тебя кой-чему хочу. Чтобы уж если тонуть без меня доведется, то красиво, с толком, с выдумкой. Гляди сюда!
И, невместно упрямый, добился-таки своего. По крайней мере, на воде держаться Выпь наловчился.
После выбрались на берег, обсыхать. Облюдок не удержался, спросил:
— Что же тебя так колотит? Или в детстве притопили?
— Нет. Другое тут...
— Не расскажешь?
— После.
— Смотри, я слушатель хороший...
Лениво обернулся на живот, подставляя узкую, крепкую спину огненному шару. Выпь откинулся на руках, закрывая глаза. От непривычной усталости чуть дрожали пальцы да познабливало.
Ошейник тепла не перенимал, стылым оставался.
Вздрогнул, когда шеи сзади коснулись чужие ладони.
— Не трепыхайся. Глянуть хочу, можно ли штуку эту от тебя избавить.
— Ты разве в замках понимаешь?
— Не без этого, приходилось из браслетов выкручиваться, — Юга изучал Гаерову сработку, ощупывал; после расстроено отодвинулся, — нет, не пойму, хоть убей.
— И ладно, — успокоил Второй, — не больно-то и мешается.
Облюдок вновь растянулся подле, с хижей усмешкой молвил:
— А справный из тебя мужчина вытянется, пастух. Годок обождать, и готово, сухота девичья.
Второй смутился, почесал облупившийся нос, дернул плечами.
— Там поглядим.
— Да, — Юга отчего-то помрачнел, — поглядим... Ладно, одежда вроде просохла, давай сбираться.
***
Шлось ходко, жар донимал меньше. Юга помалкивал, Выпь тем более языком зря не чесал. Смотрели в оба.
— Я лишь надеюсь, мы не кругами бродим, — бросил Третий.
Пастух споткнулся. Мысль такая и ему в голову приходила.
— Я тоже.
Теперь запнулся Юга. Вскинулся:
— Что?! Разве не ты у нас путешественник многоопытный?
— Я эту местность в первый раз вижу, ровно как и ты. Откуда бы мне знать? — устало огрызнулся пастух.
Сориентироваться, взглядом зацепиться было не за что, холмы гладко перетекали один в другой, плавно горело сыпучее серебро. Бродить можно было до смерти.
Опустил сердито голову, и — словно мелькнуло под блестящим сором матово-белое, твердое. Пригляделся.