Неизвестно, как закончились бы посиделки, если бы Красный Гоз не затянул песню:
Глаза прикрыл, как петух, когда кукарекает, и покачивается, плечами поводит в такт песне.
Смотри-ка ты, не станет жениться. Очень нужно. Встречаться больше не хочет? И не надо, подумаешь… Такие мысли мелькают в голове Марики, и в эту минуту даже Ферко кажется ей не таким уж ненавистным. Он, бедняжка, не похож на этих, только вот… только вот…
— Поиграем, девушки, в «кто на кого сердится», — предлагает Илонка; оборачивается назад, берет перышко и дует его Красному Гозу прямо в глаза.
— И на кого ж ты сердишься, Илонка? — спрашивает Ирма, которая, всем известно, каждой бочке затычка.
Илонка кривит рот, и красивый ее подбородок становится злым, морщинистым.
— Я-то ни на кого не сержусь. А кой-кто и сердится, правда, Марика? — И к Марике наклоняется.
Кажется Марике, больше она не выдержит, вскочит сейчас и убежит. Но понимает: если уйдет, еще безжалостней посыплются на нее насмешки. Нет, не уступит она, не поддастся. Ни за что на свете… Она еще покажет, еще будет кой-кому плохо… Она откидывает назад голову, поднимает руки — поправить волосы, и с вызовом смотрит в зеркало, что висит как раз напротив. Тень Марики на стене все за ней повторяет. И Красный Гоз, на тень глядя, вдруг чувствует, что дыхание ему перехватило. До чего ж ему знакомо это движение. Да и не только это… Ох, трудно будет вырвать Марику из сердца… И почему за ней тоже не дают полклина земли да еще дом? До чего ж несправедливо устроено, что одной девке достается хорошее приданое, а другой — ничего. И, опять прикрыв глаза, покачиваясь, заводит он другую песню:
И чудное дело: столько в горнице народу, а никто ему не подтягивает. Одна лишь Илонка что-то там блеет, да голос у нее до того дрянной, что скоро она и сама замолкает. Лишь под нос себе тихонько мурлыкает да ногой качает. Марике, правда, кажется, что Илонка не мурлыкает, а похрюкивает да повизгивает. Ну, это так и должно быть… Даже парням поначалу не по себе становится. Жалко им Марику, бедную.
В общем, не удались нынче посиделки. Только Илонка Киш довольна осталась. Еще бы. Сумела-таки отобрать Красного Гоза у этой гордячки.
Десять часов, перо кончилось; ни до танцев, ни до игр так дело и не дошло. Девки все сразу засобирались: платки повязывают, пух с себя обирают — как скворцы на ветке. Потом громко прощаются с хозяевами и выходят из хаты, назад даже не оглядываясь.
Смотрят парни друг на друга — понимают: что-то они не так сделали, что-то сильно испортили, надо дело поправлять. Выпрямляются, грудь выпячивают — и на улицу, вслед за девками.
Один ту догоняет, другой эту.
Только Красный Гоз в нерешительности стоит посреди улицы, там, где дороги расходятся: в одну сторону — к дому Марики, в другую — к дому Илонки. Остановился он вроде бы для того, чтобы закурить. Долго возится с сигаретой, со спичками, слушает удаляющиеся шаги: частые, легкие — Марики, помедленней и потяжелей — Илонки… полклина земли да еще хата… да еще хата… затянувшись раза два, сует он спички в карман — и бегом, догонять Илонку.
Марика идет, идет одна; широко открытые глаза ее, приспособившись к ночной темноте, привычно подсказывают: вот дерево, вот забор, вот ворота Поцоков; слышит, как за спиной все тише становятся, уходят в сторону шаги; вот и все, нечего больше ждать. В четверг сваты придут… будут сватать ее за Ферко… за Жирного Тота… ой, и зачем только родилась она на белый свет. Далеко еще до дому — хоть беги, так не терпится Марике поскорей добраться. Чтобы дома выплакаться вволю. Оглядывается назад: никого уже не видно: только издалека слышно, как поскрипывает снег под ногами идущих.
— Вечер добрый, — вдруг загораживает ей кто-то путь там, где улица поворачивает в сторону их хаты.
Чуть не вскрикнула Марика от радости. Показалось ей, что это Красный Гоз, но через минуту лишь еще горше становится на душе и снег словно бы сильнее проваливается под ногами. Нет, это не он. Всего лишь кореш его, Тарцали.
— Чего тебе? — спрашивает она.
— Ничего… я только хочу сказать, Марика, я здесь ни при чем. Поверь мне, я не виноват.
Марика мгновение стоит, застыв в неподвижности, потом, не сказав ни слова, идет дальше. Тарцали старается подладиться к ее шагам.