Кухня была ему не знакома. Люська, его жена, не слишком много времени уделяла чистоте. Грязная газовая плита, потому была обыкновенным делом. Гора не мытых тарелок с облаком из мелких мушек, вроде бы, никогда из раковины и не исчезала. Люстру с разбитым плафоном, он сам разбил как-то по пьяни, всегда светила голой лампочкой.
Но тут… он потряс головой, все, допился, привет! Плафон, беленький, чистенький, висел на прежнем месте, будто Аркашка и не разбивал его никогда. Газовая плита сияла невероятной белизной. А раковина-нержавейка вызвала у него приступ паники своей неподкупной свежей чистотой.
Аркашка сел, машинально ощупал стол, еще лет двадцать назад, он сам выломал небольшую щепку и любил во время бесконечных застолий с Люськой, поглаживать эту щербинку пальцами. Щербинка его успокаивала. Однажды, он нащупал в ней таракана и вознегодовал. Никто, орал он, не имеет права посягать на его щербинку в столе, даже таракан. Люська тогда сильно, до икоты, хохотала, а он, горячо ее ненавидя, никак не мог придти в себя.
Щербинку он нащупал. Вцепился пальцами, успокаиваясь. Сделал вдох-выдох. И вспомнил, тут, что последние дни его были заполнены ожиданием. Ему снились странные сны, где он оказывался на улице и никак не мог отыскать собственную квартиру. А, если и находил, всякий раз обнаруживал, что на его жилплощади живут чужие люди и стоит чужая мебель. Просыпаясь в холодном поту, он жутко переживал и много пил, чтобы залить горе.
И вот теперь… Аркашка затравленно оглядел чистую кухню. Заглянул в холодильник и обалдел. В холодильнике наряду с банкой рассола были какие-то продукты, такие, ну, одним словом, он их не знал…
Аркашка взял большую палку копченой колбасы, голову сыра, прижал к груди и ошалело потряс головой, вдыхая незнакомые запахи. Как они с Люськой жили? Как все: два-три хвоста минтая в морозилке; синяя курица, из которой Люська умудрялась сварить суп на обед и нажарить вместе с картошкой на ужин; несколько трехлитровых банок с солеными огурцами на закуску и опохмел; кусок ливерной колбасы, которую они оба использовали вместо паштета на ломоть от батона. Ну, иногда появлялись пельмени, иногда банка сметаны, бывало сливочное масло на блюдечке с голубой каемочкой. Но чаще в холодильнике лежала бутылка столичной водки и стоял бидончик жигулевского пива. Вечной была только банка дурно пахнущего растительного масла, на котором поджаривались макароны с луком, лук в данном случае должен был перебить запах масла.
В Москву за продуктами они с Люськой не ездили, не на что было. И тушенку с колбасой пробовали разве что в гостях, куда их довольно редко приглашали какие-нибудь дальние родственники, близкие все уже давно от них отвернулись, кому нужны пьяницы?.. Правильно, никому!
Аркашка потянулся к холодильнику, зная, что посреди изобилия продуктов, на которые он без слез смотреть не мог, он пропустил главное. Бидончик пива был полон.
Налил себе стакан, выпил, подумал, почесал свой бок, и только приподнялся было осмотреть квартиру, как щелкнул дверной замок и кто-то вошел. Он так и замер со стаканом пива в руке. Послышался стук туфель об пол и кто-то босиком пошел на кухню. Он напрягся, вспоминая свои сны, готовый драться и победить, ежели чего…
Но тут, на кухню вошла она, и он разинул рот, позабыв о своем намерении. Никогда еще он не видывал такой красоты. Смуглая, синеглазая. Волосы туго стянуты сзади в пышный хвост, обнажая длинную шею и открытые покатые плечи. На ней было цветастое ситцевое платье, с тонкими лямками и полные груди так и выпирали, так и просились к нему в ладони.
Он жадно потянулся.
– Не лапай! – хлопнула она его по рукам. – Иди вначале в душ, побрейся, зубы почисти, ну!
И взглянула на него строго.
– Люська, ты что ли? – догадался Аркашка, растерянно оглядывая ее всю.
Она насмешливо расхохоталась ему в лицо и распахнула дверь в ванную.
Он, дрожа от плохо скрываемого возбуждения, последовал ее приказанию.
Под душем увидел, что за период запоя значительно похудел, куда-то подевался пивной живот. И скребся колючей мочалкой ожесточенно, и выглядывал озадачено из-за занавески на сияющую чистотой ванную. А когда, все-таки, сбрив недельную щетину, обнаружил, что и мешки под глазами с морщинами куда-то пропали. Вышел в коридор прямо так, голым и хлопнул себя по лбу, наконец-то догадался, это же он в параллельный мир попал! Поменялся местами с тем, другим, кто жил здесь раньше, и его двойник теперь принужден жить его жизнью!..
Аркашка потрясенно остановился, сраженный собственной догадкой. Люська переодевалась в спальной. Он бросил взгляд на их постель и замер, восхищенный. Постельное белье жена уже убрала и постелила бархатистое синее покрывало. Он бережно разгладил маленькую складочку на покрывале, ладонью ощутил, как приятно. И бросил исподтишка взгляд по углам, где вечно копилась пыль, валялись грязные носки. Чистота! На душе у него запели птички.
Тем не менее, Люська из параллельного мира стянула с себя простенькое платьице и он растерянно уставился на ее тело. Куда-то подевался жир с ее живота и бедер. Стройный подтянутый животик и поцеловать было бы одно удовольствие. Он замычал, не в состоянии сдержаться и впервые за долгие годы супружества, прошептал:
– Люсенька! – так он ее называл всего пару раз да и то только после свадьбы.
Она, улыбаясь, глянула на него своими синими глазами и достала для него из шкафа белое белье, белую рубашку, светлый костюм со стрелочками на брюках. Позабыв о сексуальном влечении Аркашка увлеченно стал одеваться. Что он носил, что ему предлагала та Люська? Майки да спортивные штаны. Всегда грязные и драные носки. Испытывая обиду, Аркашка всхлипнул над светлыми чистыми носками.
А когда эта Люсенька одела белую блузку и черную облегающую юбку. Когда возвышаясь над ним на полголовы, прошлась по комнате на высоких каблуках. Он… да он готов был упасть перед ней на колени и целовать ее гладкие ноги, забираясь все выше и выше. Стоп, притормозил он сам себя.
Люсенька умело подвела розовой помадой губы, чуть-чуть сбрызнула за ушками духами с нежным запахом сирени. Не то, что Люська, злобно подумал он и, вспомнив яркую красную помаду и резкий запах дешевых духов «Красная Москва», от которых начинали слезиться глаза, весь передернулся.
Под руку с Люсенькой они вышли из квартиры, и он с удовольствием заметил новую дверь, в то время, как там, в том мире, осталась старая, разбитая в пьяных дебошах дверь, которую можно было бы открыть одним пинком ноги.
Подъезд тоже приятно удивил. Стены голубели свежей краской, запах от нее еще держался в воздухе, привычные надписи о величине … и прочие комментарии по сексуальному поводу, вовсе отсутствовали. Не было и подписей страдающих манией величия ненормальных подростков: «Здесь был Вася» или «Ваня П. такой-то – паразит» и так далее…
Улица, яркая, умытая, вся в зелени его парализовала. Аркашка даже остановился. На него глядела и приветливо улыбалась дворничиха. Обычно, в том мире, приблизившись к ее неустанно шаркающей метле, он даже кожей, не то, что всем существом чувствовал ядовитую злобу, исходящую от дворничихи. А проходя мимо, замечал настолько испепеляющий взгляд, брошенный ею в его сторону, что обладай ее взгляд материальной силой, пожалуй, и все, тут бы ему и пришел конец, сгорел бы в одну секунду. Иногда из-за дворничихи, которая своею неутомимою деятельностью начинающейся, почему-то еще до рассвета, в полной темноте, он вынужден был прокрадываться вдоль дома, под окнами, лишь бы она его не заметила. Дворничиха служила колоколом его совести, и нередко он слышал ее бранные слова обращенные исключительно к нему. Слова обычно сводились к непереводимым междометиям, смысл, которых был таков: «Пьянь этакая, а ты подметай!»
Дворничиха являлась грозой своего участка. Пьяниц она заставляла прибирать за собой и частенько соседи видели в окно такую картину. Неловко ступающие и спотыкающиеся пьяницы мели под скамейкой, выметая шелуху от семечек и окурки, а дворничиха, руки в бока, стояла и знай себе, зычно и требовательно покрикивала на них.
Из-за нее пьяницы забирались в подъезды домов, из-за нее они знали, где пролегают границы ее участка. Из-за нее они убегали на участки других дворников, не таких злющих, как эта. Из-за нее они были бы рады залезть в грачиные и вороньи гнезда, что черными лохматыми шапками висели на иных деревьях. Она, в полном смысле этого слова была грозой района. Крикливая, сердитая, очень сильная, мужеподобная баба неопределенного возраста с пучком черных волос под носом.