Нянечка, строго поджимая губы, чтобы не разговаривал, кормила его куриным супом и пшенной кашей, поила компотом из сухофруктов.
В полдник нянечка непреклонно скормила ему две баночки фруктового пюре, что притащила дочь и парочку йогуртов. Анатолий Сергеевич ел, только потому, что не хотел капельницы, через которую его уже кормили, когда болезнь по имени старость, взяла верх над телом.
Перед ужином он заснул, и нянечке пришлось его будить, чтобы кормить рисом, сваренным на молоке.
После ужина, без звука перенеся шестой за день, укол и проглотив горький порошок лекарства, призванного поддерживать в нем жизнь, Анатолий Сергеевич вздохнул, наконец-то, наступило затишье!
– Затишье перед бурей! – пробормотал он и увидел улыбающееся личико маленькой девочки, заглядывающей в палату.
– Ты кто? – спросил он у девочки.
– Никто! – ответила она тотчас.
– Ты меня понимаешь? – удивился Анатолий Сергеевич.
Девочка, без слов, захихикала. Совершая ужимки, демонстрирующие ее стеснительность, она все же прошла в палату, взобралась с ногами на табуретку и присев на корточки, принялась с любопытством разглядывать Анатолия Сергеевича.
Он поискал, чего бы такого ей дать, чем угостить, но ничего не осталось, кроме минералки.
– К кому же ты пришла? К бабушке или дедушке? – думая, что она в числе поздних посетителей, спросил Анатолий Сергеевич.
– Ты что? – удивилась девочка. – Не знаешь, что ли про детское отделение больницы?
– Я – лежачий, откуда мне знать? – усмехнулся Колесников и более внимательно оглядел свою гостью.
Действительно, на девочке была больничная пижама.
– Как тебя зовут? – неожиданно спросила девочка, сняв вопрос с языка у Колесникова.
– Анатолий Сергеевич, – назвался он, – а тебя?
– Не помню, – призналась девочка.
– Ты потеряла память? – догадался Анатолий Сергеевич.
– Не-а, – покачала головой девочка.
– Ну как же, раз не помнишь? – горячился Колесников.
– Опять бормочешь, старый черт? – заглянула в палату нянечка. – Ишь разболтался, тихо сам с собою я веду беседу?
– И ничего не сам с собою! – возразил ей Колесников, указывая на девочку.
Но та медленно растаяла в воздухе, оставив Анатолия Сергеевича с разинутым ртом и мыслями о внезапно наступившем безумии.
3
Наступила ночь, оглашаемая вздохами и стонами страдающих больных, как в насмешку тут же, в ординаторской, звенели стаканы, сопровождаемые смешками студентов-медиков и очередной медсестры.
Колесников с отвращением прислушивался к звукам пьющих и вспоминал себя молодым, когда изредка гурманил в компании себе подобных, блестящих ученых, пил коньяк, закусывая шоколадом.
Отец его жены, Аллы трудился крупным начальником строительного треста и молодые, не больно-то нуждались, по общагам не скитались, а жили в двухкомнатной квартире, которую отец, пользуясь своим высоким положением, выбил для перспективных ученых вне очереди.
Тем более, Алла сразу же забеременела и родила свою единственную дочь, Веру, такую же некрасивую, как она сама. Но притом, Алла была умницей, хоть и в очках, а вот Вера, Колесников вздохнул, имела психическое отклонение, некую недоразвитость и пришлось отдать ее в школу для тупых детей. Отучившись положенные десять лет, Вера, как ни странно отлично вписалась в разваливающееся хозяйство некогда великих Советов. В то время как родители ее, никому не нужные ученые погибали от безденежья, она, словно рыба в воде, сновала между базарными торговками, предлагая им пироги и чаи. Пироги Вера научилась печь очень ловко, и Алла вынуждена была ей помогать. После смерти Аллы, с заключением медиков о внезапной остановке сердца, Анатолию Сергеевичу, наконец, предложили место в научном институте и зарплату. Вера же ушла к алкоголику…
Колесников потянулся за сотовым, не спалось, на экране телефона крупно высветились цифры, показывающие час ночи.
Анатолий Сергеевич старался не думать о явлении огромного солнца на зеленой стене палаты, о смерти Чудинова и о девочке, растаявшей в воздухе, он был ученым и привык рассуждать логически. Ему не хотелось верить в галлюцинации, не хотелось думать о сумасшествии, но нет-нет, мысленно, он возвращался к произошедшим с ним чудесам, стараясь самому себе объяснить с точки зрения здравомыслящего человека, что же он видел? Запутавшись в ответах, он, в конце концов, под устал и, взглянув на часы сотового, отметил два часа ночи.
Смех и звон стаканов в ординаторской смолкли, а в дверях палаты тихо встала темная фигура.
Анатолий Сергеевич вгляделся, ничего не понимая. Всегда освещенный коридор должен был дать достаточно света, чтобы из темной палаты стало видно, кто вошел. Тем не менее, абсолютная чернильная темнота окружившая, будто облаком, фигуру вошедшего, не давала возможности понять, кто же это.
– Что за шутки? – пробормотал Анатолий Сергеевич и посветил телефоном. – Кто там?
Не отвечая, фигура направилась к стене, где лежал тучный старик. Тотчас, послышалась возня, слабый вскрик, в котором, с ужасом, Колесников узнал голос старика, мужа аккуратной старушки.
– Оставь его, ты! – шумел Колесников и, схватив кружку, принялся бить по ножке кровати.
Из ординаторской, как ни странно, услышали и, выскочив, поспешили на помощь. Зажегся верхний свет и Колесников успел увидеть, как фигура, облаченная в темный балахон с капюшоном, закрывающим не только голову, но и все лицо, метнулась к стене и пропала там вместе с тучным стариком, которого с трудом, но все же, фигура цепко держала в руках.
Медсестра склонилась над кроватью тучного старика:
– Готов! – сообщила она двум медикам-студентам, вбежавшим следом за ней.
– Да что это такое? – возмутились студенты, с трудом перекладывая тело тучного старика на каталку. – Вчера одного уже увозили!
И они указали медсестре на пустующую койку Чудинова.
– Старость – не радость! – съехидничала медсестра и приказала. – Давайте, к лифту, утром анатомы его заберут!
После того, как погас свет, Колесников побрызгал освежителем воздуха и напуганный затих, весь сжавшись от перенесенного страха.
4
Аккуратная старушка плакала над ложкой и чашкой своего мужа, тучного старика.
Колесников попытался было рассказать о фигуре, но его прервала нянечка:
– Не видишь, горе у нее и ты свои пузыри оставь пускать!
Вскоре, санитарки унесли матрац и постельное белье, оставив кровать с голой панцирной сеткой сиротливо стоять у стены. Какое-то время было тихо, и только последний сосед Колесникова, что лежал почти у самого окна вздыхал сквозь сон, он находился в забытьи и по всему видать, врачи поставили на нем жирный крест, изредка только проверяя его пульс. Весь опутанный проводами капельниц, сосед был недвижим и Анатолий Сергеевич со страхом подумал, кто же пожалует за ним, кого еще суждено увидеть? Но увидел свою дочь. Зареванную и от того более некрасивую. Он удивился, неужели его глупая Вера плакала о смерти тучного старика? Но нет, захлебываясь, беспрестанно сморкаясь, Вера рассказала о Сереженьке, убившем остро заточенным гвоздем кого-то в зоне. Кто-то нехороший, а Вера всегда стояла на стороне сына и даже мысли не допускала при всей абсурдности ситуации, что ее сын – преступник, так вот, кто-то нехороший вынудил Сереженьку защищаться! Какой кошмар, рыдала она, теперь ему увеличат срок, а сроки сейчас дают громадные и может, Сереженька не выйдет, потому как, высморкалась она в мокрый от слез, носовой платок, он написал письмо, что заразился туберкулезом!
– Есть бог на свете! – с чувством благодарности, поглядев в потолок, произнес Анатолий Сергеевич.
– Как хорошо, что ты меня понимаешь! – воскликнула Вера, выгружая из сумки йогурты и баночки с фруктовым пюре, которые с особой неприязнью встретил Колесников, но вспомнив про капельницы, смиренно вздохнул.
Санитарки принесли матрац и чистое постельное белье, перестелили кровать тучного старика, поглядели равнодушно на плачущую Колесникову и ушли, оставив двери палаты, как всегда, днем, раскрытыми.