участие в воспитании детей, особенно младших.
Тётя Катя была младшей. Разница между ней и старшим,
дядей Васей, составляла 17 лет. В каждой семье, а тем более
многодетной, львиная доля любви и ласки достаётся самому
маленькому. Прекрасно, когда дети купаются в добре, в
огромных количествах впитывая его в свою душу и плоть!
Но есть и издержки. Во взрослой жизни они часто
теряются, не могут самостоятельно решать элементарные
вопросы, становятся ведомыми у более практичных. Бывает и
ещё хуже – сталкиваясь с циничным, наглым злом ломаются,
приспосабливаются, гробят в себе светлое начало.
С момента появления на свет божий тётя любила всё, что
её окружало – родителей, братьев и сестёр, тьму родственников,
маленьких детей, кошечек, собачек, курочек, поросят, телят,
Валерий Варзацкий
жеребят, пчёлок, цветы, деревья, облака, росы, опавшие листья,
туманы. На склоне лет, сидя у порога своего дома говорила мне:
- Ну, дивись, як же красіво цвіте ота слива! А небо яке! Так
би дивилась и дивилась…
Бабушка, вспоминая о Кате, начинала плакать:
- Ну, так же нізя! Всіх її жалко, всім вона кидається
помогать… Ой, як не було щастя змолоду – вже й не буде. Таких
дурочок як Катя воно обходе.
Права была мать. Из чаши горя тётя пила большими
глотками.
Детство запомнилось желанием покушать. Во время
голода вообще каким-то чудом выжили, благодаря ухищрениям
бабушки, умудрявшейся готовить еду чуть ли не из топора. Ещё с
той лихой поры в ней проснулась острая жалость ко всем, кто, по
её мнению, недоедал:
- И що вони там їдять, оті алкоголікыи? – переживала за
пьющих соседей.
- На ось, одниси їм хоть хліба и макаронів.
Начало войны ознаменовалось для неё событием,
последствия которого могли быть роковыми. Комсомольцев
посылали рыть окопы за 40 километров от Доманёвки, у станции
Врадиевка. Фронт надвигался стремительно. Те, кто был из
ближайших сел, начали разбегаться по домам. Тётя с подружкой
из Доманёвки надеялись, что за ними приедут. Шли дни. Никто
не приезжал. Однажды утром проснулись и увидели, что остались
одни в чистом поле! Ни начальников ни работников… Ещё какое-
то время рыли окоп, думая, что кто-то ведь должен появиться?! И
вдруг их охватил ужас:
ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ
- Така тиша кругом стояла! Хоть бы птичка якась співала.
То паровози на станції гуділи, а це все мовчить. Жутко стало. Ми
кинули ті лопати і бігом на Доманьовку! Бігли скіки могли.
Попадаєм, полежимо а потом знову біжимо… Як ми тіки вспіли?!
Не добежав до хаты, услышала крик матери. На улице
выстроились повозки набитые людьми и пожитками, как
оказалось, готовые вот-вот тронуться в эвакуацию. Во дворе на
земле билась мать. Её отливали водой, пытались силой тащить к
повозке. Она рвала на себе волосы, ломала ногти, впиваясь в
землю, теряла сознание, изо рта с пеной вырывался звериный
вой:
- Гой-гой-гой-гой-гой! Дочіньку забули!!! …Нікуди не
поїду!... Пустіть!... Піду шукать! (Куда бы она пошла, если даже с
палкой едва передвигалась).
Дочь, залившись слезами, бросилась к матери: «Мамо, не
плачьте, я жива!» Увидев Катю, мать, уже от радости, вновь
лишилась чувств, а прийдя в себя крепко схватила за руку свою
младшенькую: «Нікуди од себе не пустю!» Тётя рассказывала –
бабушка, сидя на повозке два дня не отпускала её руки… Все
наблюдавшие сцену возвращения рыдали. Разве могли они
представить, что история с благополучным концом на долгой
дороге Великой войны будет всего лишь микроскопической
пылинкой в сравнении с Эверестом несчастья, отмерянного
судьбой всем вместе и каждому в отдельности. Судьба… В тот
раз вертихвостка была благосклонна к тёте. А может, всё-таки
мать своим горем и отчаянным сопротивлением отъезду
задержала обоз и тем спасла своё дитя? Кто знает. В чём я уверен
непоколебимо – сама она бы не выжила. Ведь даже в 19 лет, по её
же признанию, «… коло мамы и сестри все була маленькою».
Росла робкой, застенчивой, очень ранимой, доверчивой,