новой кофте и лучшем платочке, на столе чистая скатерть.
Наконец, из платяного шкафа, из потайного места извлекается
альбом. Надев очки, она осторожно, торжественно открывает его.
Лицо расплывается в улыбке, глаза излучают нежность,
морщинистые руки гладят дорогие лики: «Ну, що ви тут без
мене? Га? Вам там лучче, бо ви всі вместі, а я тут задержалась. И
скучно мені без вас, і тяжко… І мучаюсь, і болію, а Бог смерті не
дає… Канєшно, ходять до мене чужі баби, а рідні вже нікого й не
осталось з моїх годів… Ну нічого, скоро зустрінемось.»
Поплёвывая на кончики пальцев, тётя перебирает
фотографии. Их великое множество. Часть расположилась на
ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ
страницах альбома, часть – в чёрных пакетах от фотографической
бумаги, часть, наверное, самая большая, россыпью между
страницами. Альбом давно не вмещает всех незабвенных и
живых. Обложка торчит почти под 90 градусов. Никакого намёка
на систематизацию. Хаос. Но старейшина рода в постоянном
контакте с живущими в альбоме. У неё своя система поиска,
работающая безотказно. Собеседников извлекает… на ощупь!
Фотки как будто притягиваются к её ладони. «Мамо! Яка ж в
мене дурна голова, геть все вилітає. Та щэ й глуха. Помню, що ви
цієї ночі мені приснились. А що казали – не дочула. Мабуть, шоб
я не виходила кормить отого чорта на цепу, бо ще впаду на
льоду? Ну да, бачте, тепер вспомнила. Оце ж ви мені казали…
-Сергей (первый муж ), ти таки вредний. То приходиш
коли нада й ненада, а це нема й нема. Ти ж знаєш, що я
переживаю и сердюсь…»
Такие беседы с ушедшими мне приходилось слышать не
раз, стоя в коридоре, за дверью комнаты. Тётя из – за глухоты не
слышала, как я входил в дом и становился невольным свидетелем
своеобразных спиритических сеансов, которые переворачивали
душу. Складывалось впечатление, что граница между жизнью и
смертью для неё уже не существовала. Условия для диалога были
достаточно комфортные. В этой искусственно созданной
реальности смерть не являлась слишком уж важным фактором.
Впрочем, я несколько отвлёкся. Весной 1944 года была
освобождена Доманёвка. Старший сын бабушки, Василий, каким-
то чудом разыскал семью, началась переписка. И вдруг
неожиданно приехал в Маргелан: «Собирайтесь. Поедем домой».
Рыдали все, в том числе и дядя Вася – танкист, майор, грудь в
орденах. Приехал не с пустыми руками – рюкзак и чемодан
неподъёмный трещали по швам от еды. Возникла опасность, как
Валерий Варзацкий
бы кто не объелся, да не помер. Правда, майор сразу взял
ситуацию под личный контроль – рукавом вытерев слёзы,
командирским голосом гаркнул: «Командовать кухней буду я!»
Благодаря военной дисциплине, питание во время подготовки к
отъезду и в пути было по тыловым меркам хорошим, а личный
состав потерь не имел. Думаю, дядя Вася был военным от
рождения.
Во
всяком
случае,
армейская
выправка,
самодисциплина, неповторимый тембр повелительного голоса,
особое, «военное» гусарство до конца жизни не оставляли его.
Призывался ещё во второй половине 20-х годов, имея лишь 4
класса образования. Служил в кавалерии, затем в танковых
войсках. По – секрету, взяв с меня слово хранить тайну,
рассказывал, как историку, что в сентябре 1939 года, после
вторжения фашистов в Польшу, был в составе разведывательного
танкового взвода на околицах Варшавы… Информация поразила.
Ведь о пакте Молотова – Риббентропа в советское время не
говорили.
Войну закончил подполковником. Был несколько раз
ранен. Но самое серьёзное ранение, телесное и душевное,
получил после войны. Всю жизнь страстно хотел учиться. Мечтал
поступить в академию. И вот случай представился. Пришел
приказ о направлении в Академию Генерального штаба. Дядя
командовал танковым подразделением в Забайкалье…
Эх, видно не его день был тогда! Во время церемонии
передачи командования преемнику, башенный люк неожиданно