чистый платочек и, опираясь на палку, пошла как в бой.
Заслонить. Спасти.
Невозможно забыть твои мучения, когда надо было хоть
что-нибудь поесть. Исхудавшая, потухшая, в ставшем большим и
не к случаю новом халате, поверх ночной сорочки ты с трудом
сидела за столом и то подносила ко рту дрожащей рукой
маленькую ложечку манной каши, то бессильно, роняя на пол
кашу, отводила в сторону. Слёзы из почти ослепших от
глаукомы глаз текли по морщинам запавших щёк и капали в
тарелку. В тот же день ты как-то очень мягко, чтобы не
расстраивать сына, сказала, что знаешь о своей близкой смерти, и
тут же, виновато улыбаясь, начала меня успокаивать.
Многое я бы отдал, если бы удалось вырвать, выжечь из
памяти твой плач и бессвязные причитания: «Куди ви?! Ви що,
ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ
вже їдете?! Як же це так?! Ой, Боже мій! Лідуся! Золотушка
бабушкина!».
Прости, мамочка, не предупредил тебя, что уедем с дочкой в
4 часа, боясь, что всю ночь будешь плакать, и придётся вызывать
«Скорую». Но материнское сердце не обманешь. Слепая, глухая
ты всё равно почувствовала.
Нет, не забыть мне ту тёплую летнюю ночь и прерываемые
рыданиями самые ласковые в жизни слова из окна нам вдогонку.
Мы почти бежали, не в силах вынести эту пытку, и всё тише и
тише доносилось: «Внученька, я тебе так лю… Синочок…
Ріднесенькі… Приїзжайте…» Больше я тебя живой не видел.
Ты безоглядно верила в меня. До твоего ухода я не ведал,
насколько сильно помогают детям материнская любовь и вера.
Ни разу (с ума сойти, не могу вспомнить хотя бы один случай…)
ты не сказала мне «нет». И ладно бы это касалось студенческих
лет, когда я жил в Одессе. Но, на самом деле, уже в 6-м классе я
сказал тебе, что буду историком, поэтому тратить время на
физику, математику, химию нет смысла. Ты сразу согласилась и
больше я к урокам не готовился. По гуманитарным предметам,
исключая сочинения и стихотворения, я всё знал и без
подготовки, а по «не моим» учителя, закрыв глаза, ставили
«тройки». Самое интересное, что мы с тобой оказались правы –
точные, естественные науки так никогда мне и не пригодились.
Хочу, чтобы ты знала, что я тебя очень любил. Когда жил
вдали, каждый день о тебе вспоминал, считал дни, собираясь
домой, десятки раз перечитывал редкие, с трудом написанные
письма. Пульсарами высшего счастья живут во мне первые
минуты в нашем доме, когда я, бросив вещи, обнимал тебя, а ты
говорила: «А ну сядь коло мене. Дай я на тебе подивлюсь».
Восторженно-ласковыми глазами рассматривала моё лицо,
Валерий Варзацкий
гладила щёки, волосы, руки шершавыми пальцами, вкусно
пахнущими вертутой с яблоками.
Не пришлось сказать тебе о своих сыновних чувствах. Но,
думаю, что ты о них знала, потому, что в старинной, наверное,
ещё дореволюционной сумочке, среди самых – самых дорогих
тебе вещей, в газетке, вместе с прядью моих первых волос я
нашёл своё сочинение 5-го класса «Моя мама». К сожалению, всё
содержимое сумочки исчезло. Зато в своих архивах недавно
обнаружил нечто озаглавленное «Белый дом», написанное мной в
19 лет. Прочитай, надеюсь, тебе будет приятно.
«Ещё не проснувшись ощущаю белый свет. Белый
пододеяльник тёплыми складками, как жабо, окутал моё лицо. Он
сливается с подушкой – белоснежной, яркой, хрустящей. Тёплые
волны белой радости начинают топить меня в белом.
Я и сам белый, чисто вымытый. Кожа на лице приятно-
матовая. Колючая русая щетина шуршит, успокаивает,
убаюкивает.
Открываю глаз – белые стены, белый день за окном.
Мысли, надежды, мама, Майя, бабушка – белые, добрые
существа живут за белыми стенами.
Воскресенье. Я дома и счастлив…
Сколько радости я принёс в этот скромный домик. Платят
мне сторицей. Чувства нельзя придумать, их рождают люди.
- Ма-а-а-ма-а-а!
- Ну сина, ми с тобою тєлєпати. Я тільки сказала, що тобі
нада вставать і трохи розрухаться, бо скоро ж сніданок.
Я смотрю на мать… Мама излучает добро. Руки в тесте,
лицо припорошено мукой. Она подходит к приёмнику, нажимает