Кембены, которые, надо полагать, испытывали похожие чувства, хотя и не столь остро, поскольку не подвергали себя длительному воздержанию, пришли в движение.
- Как там? Кончают, Мик? - пробасил один из них.
- Все уже. Осталось только прочесть последние молитвы, - провозгласил отец тоном человека, несущего благую весть.
В сотне ярдов от пивной нас обогнали катившие в клубах пыли кебы, и отец, хотя в жару у него побаливала нога, ускорил шаг. Он то и дело поглядывал через плечо - не показалась ли на пригорке валившая с кладбища толпа: в гуще народа его легко могли оттеснить от стойки.
Когда мы дошли до пивной, вереница кебов уже стояла у входа и хранящие скорбный вид мужчины бережно несли утешительный бальзам таинственным особам, которые скромно протягивали свои холеные ручки из-за чуть приподнятых занавесок. В пивной сидели только кембены и несколько женщин в темных шалях, Я понял, что, если должен служить отцу тормозом, настало время действовать, и дернул его за фалду.
- Па-ап, - заныл я, - пойдем домой, а?
- Подожди чуток, - ответил он, ласково улыбаясь. - Выпьешь бутылочку лимонада - и пойдем.
Отец предлагал мне взятку, и я это понимал, но, увы, не отличался твердостью характера. Он заказал лимонад и две пинты пива. Пить хотелось страшно, и я мигом справился с бутылкой. Но отец не торопился. Позади были долгие месяцы воздержания, впереди - бесконечное блаженство. Он достал трубку, продул ее, раскурил, шумно попыхивая, повернулся к своей пинте спиной и, прислонившись к стойке с видом человека, который понятия не имеет, что его ждет кружка пива, стряхнул с ладоней табачные крошки. Он занимал позиции, устраиваясь на весь вечер, и уже принялся перечислять все шикарные похороны, на которых ему довелось присутствовать. Кебы уехали, а публика попроще все прибывала и прибывала, пока не заполнила пивную.
- Па-ап, - протянул я, снова дернув его за фалду, - пойдем домой, па-ап!
- Погоди, мама еще не скоро вернется, - ответил он, пока еще вполне благодушно. - Беги на улицу и поиграй там.
Удивительные люди, эти взрослые! Будто можно играть на незнакомой улице одному! Во мне, как уже не раз бывало в подобных случаях, подымалось глухое раздражение. Я знал, что отец способен просидеть тут до полуночи. Знал, что мне, возможно, придется тащить его, мертвецки пьяного, домой по Бларни-лейн, а соседки, стоя у дверей, станут судачить на наш счет: "Мпк Делани опять принялся за свое". Я знал, что мама будет вне себя от горя, что назавтра отец не пойдет на работу, а в конце недели мама отправится закладывать часы, пряча нх под шалью. Кухня без часов своей пустотой давила и угнетала меня.
Мне по-прежнему очень хотелось пить. И тут я обнаружил, что, привстав на цыпочках, смогу дотянуться до отцовской кружки, и я подумал, хорошо бы попробовать, что в нее налито. Отец сидел спиной к кружке - вряд ли он мог что-либо заметить. Я завладел кружкой и отпил из нее глоток. Разочарованию моему не было предела.
Подумать только - пить такую гадость, когда на свете есть лимонад! Неужели отец никогда не пробовал лимонаду?
Мне, конечно, следовало бы тут же просветить его на этот счет, но он уже завел свои умные речи. Я слышал, как он разглагольствует о том, что без духового оркестра похороны не похороны. Выбросив вперед руки, словно держа ружье дулом назад, он напевал "Траурный марш" Шопена. Краули уважительно кивал в такт. Я хлебнул еще и пришел к выводу, что в портере есть свои достоинства. Я почувствовал приятную приподнятость и желание философствовать. Отец перешел на "Марш мертвых" из "Саула". До чего же хороша эта пивная! Какие замечательные похороны! Несомненно, мистер Дули, который теперь уже на небесах, остался ими вполне доволен. Тем не менее я тоже сожалел, что его не проводили с духовым оркестром. Без духового оркестра, как сказал отец, похороны не похороны.
Но, что всего удивительнее, выпив портера, я будто отделился сам от себя - вернее, воспарил, как херувим на облаке, и теперь наблюдал, словно со стороны, как, заложив ногу за ногу, стою, привалившись к стойке, и в голове у меня не какие-нибудь пустяки, а мысли глубокие, серьезные, взрослые: о жизни и смерти. Присматриваясь к себе со стороны, я вдруг понял, какое я пугало, и мне сначала стало не по себе, а потом меня разобрал смех. Но тут я допил все до дна и перешел уже в другую фазу. Я никак не мог поставить кружку обратно на стойку. Очевидно, стойка слегка подросла. На меня напала тоска.
- Вот такие дела, - сказал отец с благоговением в голосе и протянул руку за кружкой. - Упокой господь, душу бедного грешника, куда бы она ни сподобилась попасть.
И тут он осекся, посмотрел сначала на кружку, потом на сидевших вокруг.
- Вот те на, - сказал он как нельзя более добродушно, явно намереваясь обратить все в шутку, хотя такая шутка была, на его взгляд, в дурном вкусо. - Кто тут приложился к моей кружке?
Воцарилось молчание. Кабатчик и его старуха воззрились сначала на отца, потом на его кружку.
- Никто к ней, мил-человек, не прикладывался, - сказала одна из посетительниц с оскорбленным видом. - За кого ты нас принимаешь?
- Здесь никто не польстится на чужое, Мик, - сказал обиженный хозяин.
- Но кто-то же польстился, - сказал отец, переставая улыбаться.
- А если и польстился, так ищи среди тех, кто был к кружке ближе, сказала не без намека хозяйка, бросив на меня ехидный взгляд. И тут до отца постепенно начало доходить, что произошло. Он нагнулся и потряс меня. Я, надо полагать, смотрел на него блаженно-отсутствующим взглядом.
- Что с тобой, Ларри? - испуганно воскликнул отец.
Питер Краули взглянул на меня и осклабился.
- Неужели он целую пинту вылакал? - удивленно просипел он.
Вылакал и даже не поперхнулся. А теперь меня начало выворачивать. Отец в ужасе отшатнулся от меня - не дай бог попадет на новый костюм! - и мгновенно распахнул заднюю дверь.
- Быстро во двор, во двор, во двор! - закричал он.
Во дворе у меня перед глазами возникла залитая солнцем стена, вся в плюще. Я метнулся к ней. Замысел был великолепен, но исполнение слишком стремительным: я врезался прямо в стену и, как мне показалось, крепко ее саданул. Как вежливый мальчик, я сказал "извините", и на меня опять накатило. Отец, боясь испачкать костюм, подхватил меня сзади и, пока меня рвало, предусмотрительно поддерживал мне голову.
- Ну вот и умница! - подбадривал он меня. - Выплеснешь из себя всю дрянь и сразу станешь молодцом.
Но пока я не был молодцом. О молодце не могло быть и речи. Я испустил пронзительный вопль. Отец потащил меня обратно в пивную и усадил на скамью рядом с темными шалями. Они сразу же поджали губы, приняв оскорбленный вид, - как же, ведь отец осмелился заподозрить иx в том, что они выпили его пиво.
- Господи помилуй, - сказала одна из них, глядя на меня жалостливо. Каков папаша, таков и сынок.
- Мик, - сказал встревоженный кабатчик, посыпая опилками там, где я наследил. - Мальчонке вообще здесь быть не положено. Забирай-ка его поскорей домой, пока он не попался на глаза фараонам.
- Боже милостивый! - завопил отец, заводя глаза и заламывая руки признак глубочайшего отчаяния. - За что мне такое наказание? Что теперь скажет его мать? А ведь все из-за того, что наши женщины не хотят сидеть дома и смотреть за собственными детьми, - процедил он сквозь зубы в назидание темным шалям, - Что, кебы уже уехали, Билл?
- Давно уж и след простыл, - ответил Билл.
- Что ж, поведу его домой, - сказал отец в полном унынии. - Никогда больше не возьму тебя с собой... - пригрозил он и, вынув из нагрудного кармана чистый носовой платок, протянул его мне:
- На, приложи-ка ко лбу над глазом.
Я увидел кровь на платке и понял, что расшибся.
У меня сразу же застучало в висках, и я снова разревелся.
- Тише, тсс, тсс, - брезгливо зашикал отец, выпроваживая меня за дверь. - Можно подумать, что тебя режут. Ничего страшного. Дома промоем.
- Держись, вояка, - приговаривал Краули, подхватывая меня с другого бока. - Сейчас все пройдет.