— Знаете, инспектор, сделайте мне одно одолжение... Вот написали бы такую бумагу с вашей подписью, чтобы я могла спокойно работать. Вы такой важный человек!
Сначала я растерялся, но у меня, как у опытного тореро, реакция очень быстрая и рефлексы пока в порядке.
— Разумеется, детка, о чем речь! Сейчас сделаем.
Я вышел к машине (она была хорошо укрыта от посторонних взглядов в гараже, напротив двери в бунгало) и быстро вернулся с моей старой портативной «оливетти». Вставил в нее лист обыкновенной писчей бумаги и внушительными заглавными буквами напечатал вверху:
ДОЛЖНОСТНОМУ ЛИЦУ
И с новой строки, через два интервала:
НАСТОЯЩИМ УВЕДОМЛЯЮ, ЧТО ПРЕДЪЯВИТЕЛЮ СЕГО, СЕНЬОРИТЕ (как тебя зовут, детка?) ЛЕТИСИИ МАРИИ МОРА, НАДЛЕЖИТ ОКАЗЫВАТЬ ВСЯЧЕСКОЕ СОДЕЙСТВИЕ, ДАБЫ ОНА МОГЛА ЗАНИМАТЬСЯ СВОИМ БЛАГОРОДНЫМ ДЕЛОМ В ЛЮБОМ МЕСТЕ НАШЕГО ГОРОДА, КАК-ТО: В ПАРКАХ, НА ДЕТСКИХ ПЛОЩАДКАХ, В КИНОТЕАТРАХ, А ТАКЖЕ В МУЗЕЯХ.
И с новой строки в правом углу:
Рауль Самора В.
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ИНСПЕКТОР
ГОРИЗОНТАЛЬНОГО ОБЗОРА
штата МОРЕЛОС.
КУЭРНАВАКА, МОРЕЛОС. 18/IV/79.
Поставил в самом низу свою подпись и вручил бумагу девочке со следующими словами:
— Кто пристанет, покажешь этот документ и все, никаких проблем!
Сложив листок пополам, она спрятала его в сумочку. Стоит сияет, как школьница, впервые надевшая форму, ну прямо светится от радости. Да после такого, скажите, можно ли не любить этих птичек!
— Слушай, Усач, — говорит мне Хименес. — Мне твои слова не нравятся.
Хавьер плывет в попурри из старых блюзов, от которых у гринго, похоже, на глазах слезы.
— Почему, приятель, что я сказал плохого?
— Ты меня оскорбил.
— Да я не думал тебя оскорблять!
— Нет, оскорбил.
— А что, собственно, я сказал?
— Сказал, что «одной шлюхой больше для нас».
Вокруг пианино снова нарастает какое-то напряжение.
— Ну и что? — говорю. — Что тут обидного?
— Женщина, на которой я женюсь, — никакая не шлюха! — говорит он медленно и, поджав губы, выплескивает мне в лицо содержимое своей рюмки.
— Эй, будет тебе, парень, чего ты! — успокаивает его Гонсало и берет за руку.
— Ой, не вздумайте драться! — кричит старая Рут, наверняка радуясь, что назревает скандал.
— А в чем есть дело? — с удивлением спрашивает гринго. — Зачем тут подраться?
Старикан с белой бородой оглаживает бедра своей новой подружки, и, похоже, в данный момент ничто его больше не занимает. Рауль, отверженный жених, смотрит на все с безучастным видом, а Хавьер сразу меняет ритм мелодии, надеясь, наверно, что это утихомирит нас обоих.
Я вытираю усы тыльной стороной ладони, встаю и, глядя в упор на Хименеса, говорю ему негромко, но так, чтобы все слышали:
— Вот что, Хименес, вали отсюда, пока я сам не вышиб тебя пинком под зад!
Хименес тоже поднимается.
— Сначала объясни при всех, что ты хотел сказать, Усач!
— Никаких объяснений, понял? — И тоже выплескиваю на него остатки текилы, но неудачно, и крик возмущенной Рут вызывает всеобщий хохот.
— При чем тут я? — кричит бывшая красотка и со злостью бросает в нас с тарелки воздушную кукурузу. Старикан с белой бородой, воспользовавшись случаем, сует руку в вырез платья своей подружки, мол, вынуть попавшие зерна, и она не противится, ей вроде приятно, она вон сама снимает несколько кукурузин с его воротника, и ручка ее, похоже, отнюдь не невинная.
— Ну и что ты споешь, мой милый Маркос? — спрашивает меня Хавьер.
— «Пропащую», — говорю я и, сжав в руках микрофон, снова лезу на скандал: — «Пропащая, так говорили, провожая тебя взглядом...»
Хименес, резко повернувшись, вырвал у меня микрофон и одним толчком сбил с ног. А затем выжидающе глядел, как я поднимаюсь. Но я, вместо того чтобы влепить ему оплеуху, похлопал его по спине и сказал:
— Ну и обалдуй ты, Хименес! Ничего, что ли, не понял? Зачем-то драться надумал! Давай лучше выпьем с тобой за здоровье твоей будущей супруги...
— Ты опять за свое? — говорит вконец растерянный Хименес.
— Послушай, давай выпьем по одной, потом я тебе объясню, что имел в виду, а после мы с тобой выставим того гринго, чтобы забыл сюда дорогу.