Ральф не мог спокойно принять такое предложение и несколько раз даже пробовал отказаться, ну на кой черт все это, кто, в сущности, этот тип, who the hell[48], тебе разве не говорили дома — бойся не только за свой карман, но и за свою жизнь, запрос-то кишки выпустят, народ скверный, и во всех этих варварских странах не выносят таких белобрысых с голубыми глазами, эти диего и педро чуть что — за нож... Но обратного хода нет, плыви теперь по течению.
— Не беспокойся, — сказал ему темнолицый Мануэль. — Все будет отлично, вот те слово! Повеселимся на всю катушку, увидишь.
Они не торопясь допили кофе со сливками в «Гортензии», рядом с Памятником жизни, и теперь шли по проспекту, обсаженному платанами, в сторону, противоположную солнцу, сквозь одуряющий рев клаксонов, которые мешали разговору.
— Еще немного, и мы там, — сказал темнолицый Мануэль. — Увидишь, какие крутые девочки. Вот те слово, не пожалеешь, друг!
Ральф изобразил слабую улыбку, которая тотчас увяла, и невольно сжал в кулаки руки, спрятанные в карманах джинсов. Его напряженный взгляд не отрывался от земли, и казалось, он все время уговаривает себя, что этот холодок внутри — никакой не страх, а вполне естественное волнение. Он словно спорил с затаившимся в глубине души голоском, который теперь кричал: не будь болваном, беги, пока не поздно, вопи что есть силы SOS или по крайней мере вспомни — самое время! — о своей семье, сначала о старике, представь, как он воскресным днем читает газету на балконе, в одной майке, и пьет свою неизменную предпоследнюю банку пива, почесывая большой живот. Вспомни мачеху — вся в морщинах, гладит по спине кота и ругмя ругает Джонни за то, что тот разбрасывает вещи повсюду... Вспомни и беги отсюда — так, наверное, говорил ему внутренний голос: помолись, еще раз вспомни о своих, о Джейн, наконец (with the light brown hair[49]).
Они наткнулись друг на друга в одном из залов Музея народных ремесел и вскоре среди керамических посудин и плетеных корзин как-то незаметно для себя заговорили о прекрасных цветовых сочетаниях, о народных талантах, о том о сем и так, в разговорах, обошли вместе зал за залом. Затем темнолицый Мануэль пригласил его отведать национальные блюда рядом с отелем, где полно туристов... В ресторане выпили внушительное количество джина с тоником и добавили несколько стаканов вина. Затем отправились в кафе на открытой террасе и провели там более часа, пытаясь освежить свои головы, затуманенные алкоголем, и обсуждая заплетающимися языками здешних и тамошних женщин. Американки — все ледышки, они пресные в постели, убежденно говорил Ральф, досадливо морщась, вспоминал, должно быть, последние ночи с Джейн with the light brown hair, там, в Манхэттене, в мастерской, где он пытался рисовать, а она всегда этому противилась. Так было до их окончательного разрыва, «я вообще не желаю тебя больше видеть, на черта мне такая жизнь!» — крикнул он ей в два часа ночи — зима, слякоть и все прочее, а он, выскочив на улицу, в ночной холод, двинулся... в парк. Да, он вспоминал ее вытянутое в постели тело, она никогда не отдавалась ему с яростью, со страстью, и то, что было с ней, не имело ничего общего с тем, как, разделяя его жар, извивалась искусница-мулатка из Пуэрто-Рико, с которой он познакомился в первый день весны и с которой уже после той памятной пьянки они безумствовали на холодном склоне Ривер-парка, когда на Гудзоне тронулся лед. Ну нет, говорил Мануэль, наши — это не твоя фригидная Джейн, они ничуть не хуже той пуэрториканской штучки — заводные, обученные и без комплексов. Он-то, слава богу, знает, недаром с пятнадцати лет уделывает этих милашек, нет, точно с той поры, когда после смерти отца мать отправила его в столицу. В пятнадцать лет начал учиться всем этим художествам, и для него теперь нет никаких тайн. Одним словом, если ты настроен — пожалуйста, пойдем прямо сейчас, чего откладывать...
Конечно, сказал себе Ральф, никакой это не страх, а какое-то беспокойство, нетерпение, такое чувство, будто покалывает иголками все тело, будто начинается жар.
— Так что это за место? — спрашивает он смуглолицего Мануэля, решительно останавливаясь и глядя ему в глаза, чтобы понять, какие намерения могут, не дай бог, прятаться за этой улыбкой.