ногда похохатывая, и вел кого-то... Первым желанием Глории было спрятаться, чтобы никто не увидел ее безобразного тела, но потом та же упрямая, бунтарская привычка, что лежала в корне ее истеричной натуры, толкнула ее вниз, к ступеням. «Как я буду выходить в свет, если сейчас боюсь показаться какому-то бродяге?» - нашептывал ей демон гордыни. Она спустилась к отцу с гордо вздернутым подбородком, чинно придерживая каркас платья. Гость оказался молодым человеком со взглядом скучающего садиста, роста чуть выше среднего, и зашел он прямо в сапогах, оставляя за собой грязные лужицы. Отец откровенно перед ним заискивал, и Глории захотелось сделать что-нибудь гадкое, чтобы любое положительное впечатление от их дома, купленное ценой унижения Мата, было испорчено. - А вот и моя дочь. Глория, познакомься с врачом: Джабиром ибн Аббасом. Кроме восточного имени, темных волос и карих глаз, ничто не указывало на его принадлежность к арабским народам. Глория никогда вживую не видела пустынных жителей, но миниатюры в учебнике позволяли составить какое-то представление об их внешности... Кровь европейки в ней пробуждала жалость и презрение к влачащим жалкое, по ее представлениям, существование бедуинам, хоть стоявший перед ней мужчина и не располагал к проявлению подобных чувств. Доктор снял широкополую шляпу и легонько поклонился. Девочка ответила чопорным кивком. Жестокие глаза его деловито пробежались по соскам, покрывающим лицо и плечи инфанты, и он медленно вытащил огромные, костистые руки из перчаток. Они обещали то ли отдохновение, то ли боль, и девочка внезапно почувствовала волны удушающего, подчиняющего волю ужаса, исходившие от этого чужого, страшного ей человека. Мат заливался соловьем, но ни Джабир, ни Глория его не слышали; между ними устанавливалась мрачная, односторонняя связь мучителя и его жертвы. - Я хочу повторить при больной, - Медленно, членораздельно проговорил пришелец, оборвав Мата на полуслове, - Любые методы лечения я оставляю на свое усмотрение, и вы, в свою очередь, обещаете не мешать процедуре. Было слышно, что в обыденном разговоре у Джабира случались проблемы с дикцией, и преувеличенно разборчивая его речь могла б вызывать комический эффект... если бы не темный смысл, которым, казалось, было пронизано каждое его слово. - Э-э-э... Да, уважаемый доктор, конечно же, мы согласны... - Я хочу услышать больную на этот счет, - все так же холодно перебил гость. Глория чувствовала, что не имеет права отказаться; после долгой дороги отправлять врача восвояси эгоистичной выходкой ребенку не позволяло обостренное чувство семейного долга. Однако в самой постановке вопроса было нечто настолько отталкивающее, что соглашаться было попросту страшно. - Я не больная... - пролепетала она, - Меня зовут Гло... - Конечно больная, - расплылся в пугающе широкой улыбке пришелец, - Именно поэтому я и здесь. Промыслом Всевышнего ты явилась на этот свет порочной, несовершенной. Я же, скромный слуга человечества, готов помочь тебе избавиться от своей боли... Ты ведь хочешь стать нормальной? Избавиться от недуга? - Да... Хочу, - еле слышно прошептала девочка. На самом деле, в ее юной головке никогда не укладывалась связь между ее болезнью и причинами, почему она не может быть представлена свету. Ей, может быть, и не хотелось лечиться, но нравилось осознавать свою особость, и ей казалось, что мир взрослых может принять ее такой, не меняя. Опять же, эти покинутые щенки... - Решено, - доктор с сухим треском хлопнул по протянутой руке Мата, не пожав ее, - Помните, что лечению вы не мешаете. Вы, верно, знаете, с кем имеете дело, раз позвали меня. Глория заметила, что лицо отца слегка посерело, но взгляд его оставался твердым. «Наверное, это для моего же блага», - подумала она. Поднимаясь к себе, наверх, девочка пыталась представить себя в роли обычной дочери знатного рода, и не могла. Разумеется, болезнью Глории занимались разные доктора; Мат спустил половину своего состояния на специалистов со всего света. Все они говорили примерно похожие вещи: порок врожденный, оперировать нельзя: слишком много сосудов, велик шанс заражения и образования неизлечимой смертельной опухоли. Кое-кто из них отказывался от денег, ссылаясь на то, что работа не выполнена, кто-то задерживался в поместье надолго, проводя бесчисленные бессмысленные опыты и обескровливая беднеющую семью. Джабир поначалу вел себя так, будто бы был из последних: потребовал ежедневное жалование «на расходы» и первую седмицу, казалось, не занимался вообще ничем. Впрочем, очень скоро дворецкий донес Мату, что доктор опрашивал мужиков и, кажется, собрал каждую сплетню о его роде и его дочери. Небылицы ходили всякие, а ибн Аббас не поленился нанести визит в соседние поместья и порасспрашивать о Глории и там. Так вся округа узнала о том, что Мат совсем отчаялся и нанял араба, чтобы спасти «малахольную». Отец терпел и на провокации не поддавался. Между тем, слухи ходили всякие: и о Черных Мессах, якобы проходившись в тихом поместье, и о сношении полоумной жены Мата со зверьем, а некоторые и вовсе поговаривали, что весь их род по женской линии страдал от подобной многососковости. Джабир щедро награждал своих собеседников: кого ученой беседой, кого обильной выпивкой, но возвращался всегда с плохо скрываемым раздражением. Было непонятно, то ли он привык гораздо быстрее справляться с поставленной перед ним задачей, то ли просто вел себя так, не считая должным выказывать уважение. Глория притихла и почти не выходила из комнаты, принимая лишь служанок и учителей. Атмосфера нависшего над поместьем несчастья мучила ее, но более того страшил и отвращал образ таинственного араба, который смотрел на нее как на предмет изучения, а не живую девочку. Казалось, ему было неведомо само понятие милосердия, что не вязалось у нее, перевидавшей когорту самых бесчувственных шарлатанов, с самим словом «врач». Поэтому, когда однажды ночью она проснулась с раскалывавшейся головой, привязанной к стулу, без сорочки, в ее искреннем, первобытном ужасе не было удивления. В глубине души она знала, что примерно так и должны были развиваться события. Джабир вышел из-за плотной белой занавески, держа ланцет, и безо всяких объяснений принялся обрабатывать участок плоти на испуганно вздымавшейся груди девушки. Глория, парализованная страхом, лишь слабо подергивалась в прочных путах. В ее отравленном паникой сознании они с ибн Аббасом существовали в какой-то отдельной, больной и извращенной вселенной, так что звать на помощь ей казалось бессмысленным. Закончив обработку, врач все так же молча, со злобной сосредоточенностью оттянул кожу пациентки и занес лезвие... Глория не могла смотреть на то, как ее тело раздается под медицинской сталью; она отвернула лицо, и тут же все ее естество пронзило острой, ни на что не похожей болью. Она выгнулась и закричала, широко распахнув глаза и сотрясаясь в неистовой муке. Сквозь красную пелену, застлавшую ее взор, она увидела, что врач с интересом разглядывает зажатый в окровавленной перчатке комочек розового мяса - один из сосков, уродовавших ее тело. На крики юной госпожи уже вовсю сбегались слуги: слышались топот и приглушенные голоса. Джабир молниеносно продезинфицировал рану и наложил на нее повязку - он закончил за миг до того, как дверь вылетела под не по годам крепким плечом Мата. Ибн Аббаса, спокойно стягивавшего перчатки, выволокли из комнаты, несмотря на его шипение по-арабски и тускло блеснувшие ножны у пояса. Отец бегло осмотрел медленно набухавшие от крови бинты и крепко обнял дочь, стараясь не потревожить рану. Глорию, в полубессознательном, сломленном состоянии, на руках отнесли обратно в ее покои, где была найдена тряпочка, пропитанная дурманящей смесью. Внутренние двери в поместье до той ужасной ночи обычно не запирались, так что злодей без труда проник в незащищенную спальню. На следующее утро Глория проснулась от доносящихся снизу криков. Одна из ее прислужниц, дежурившая при постели всю ночь, прикорнула в богатом, но засаленном кресле, куда ей вообще-то садиться не позволялось. Медленно сняв с себя одеяло, девочка бесшумно спустилась на пол и прильнула к щели между половицами. Мат яростно бранил на свою беду нанятого им доктора, изредка стуча кулаком по столу. Время от времени он замолкал, видимо, делая затяжку из дорогой трубки - в последний раз Глория видела его курящим несколько лет назад, после первого своего побега из дома. В его громоподобные филиппики изредка вклинивался резкий, раздраженный голос Джабира. Девушка не могла разобрать слова, но догадывалась, о чем идет речь. Она вовремя услышала, как кто-то подходит к двери, чтобы юркнуть в кровать и притвориться спящей. Судя по приглушенному шипению и возне, вошла вторая ее фрейлина, которая будила незадачливую подругу. Они вдвоем мягко окликнули Глорию, «разбудив» ее, принесли ей умыться и одели, стараясь не касаться побуревших, присохших к ране бинтов. Любое прикосновение к покрывавшим ее тело соскам вызывало у девушки болезненное отторжение и вновь пробуждающийся ужас, так что служанки неловко вертелись вокруг своей подопечной, боясь лишний раз до нее дотронуться. Девочка отказалась от завтрака под предлогом отсутствия аппетита, и вместо этого спустилась к кабинету отца. Матери нигде не было видно, и Глория с горечью подумала, что даже зловещие события, потрясшие