ббас не поленился нанести визит в соседние поместья и порасспрашивать о Глории и там. Так вся округа узнала о том, что Мат совсем отчаялся и нанял араба, чтобы спасти «малахольную». Отец терпел и на провокации не поддавался. Между тем, слухи ходили всякие: и о Черных Мессах, якобы проходившись в тихом поместье, и о сношении полоумной жены Мата со зверьем, а некоторые и вовсе поговаривали, что весь их род по женской линии страдал от подобной многососковости. Джабир щедро награждал своих собеседников: кого ученой беседой, кого обильной выпивкой, но возвращался всегда с плохо скрываемым раздражением. Было непонятно, то ли он привык гораздо быстрее справляться с поставленной перед ним задачей, то ли просто вел себя так, не считая должным выказывать уважение. Глория притихла и почти не выходила из комнаты, принимая лишь служанок и учителей. Атмосфера нависшего над поместьем несчастья мучила ее, но более того страшил и отвращал образ таинственного араба, который смотрел на нее как на предмет изучения, а не живую девочку. Казалось, ему было неведомо само понятие милосердия, что не вязалось у нее, перевидавшей когорту самых бесчувственных шарлатанов, с самим словом «врач». Поэтому, когда однажды ночью она проснулась с раскалывавшейся головой, привязанной к стулу, без сорочки, в ее искреннем, первобытном ужасе не было удивления. В глубине души она знала, что примерно так и должны были развиваться события. Джабир вышел из-за плотной белой занавески, держа ланцет, и безо всяких объяснений принялся обрабатывать участок плоти на испуганно вздымавшейся груди девушки. Глория, парализованная страхом, лишь слабо подергивалась в прочных путах. В ее отравленном паникой сознании они с ибн Аббасом существовали в какой-то отдельной, больной и извращенной вселенной, так что звать на помощь ей казалось бессмысленным. Закончив обработку, врач все так же молча, со злобной сосредоточенностью оттянул кожу пациентки и занес лезвие... Глория не могла смотреть на то, как ее тело раздается под медицинской сталью; она отвернула лицо, и тут же все ее естество пронзило острой, ни на что не похожей болью. Она выгнулась и закричала, широко распахнув глаза и сотрясаясь в неистовой муке. Сквозь красную пелену, застлавшую ее взор, она увидела, что врач с интересом разглядывает зажатый в окровавленной перчатке комочек розового мяса - один из сосков, уродовавших ее тело. На крики юной госпожи уже вовсю сбегались слуги: слышались топот и приглушенные голоса. Джабир молниеносно продезинфицировал рану и наложил на нее повязку - он закончил за миг до того, как дверь вылетела под не по годам крепким плечом Мата. Ибн Аббаса, спокойно стягивавшего перчатки, выволокли из комнаты, несмотря на его шипение по-арабски и тускло блеснувшие ножны у пояса. Отец бегло осмотрел медленно набухавшие от крови бинты и крепко обнял дочь, стараясь не потревожить рану. Глорию, в полубессознательном, сломленном состоянии, на руках отнесли обратно в ее покои, где была найдена тряпочка, пропитанная дурманящей смесью. Внутренние двери в поместье до той ужасной ночи обычно не запирались, так что злодей без труда проник в незащищенную спальню. На следующее утро Глория проснулась от доносящихся снизу криков. Одна из ее прислужниц, дежурившая при постели всю ночь, прикорнула в богатом, но засаленном кресле, куда ей вообще-то садиться не позволялось. Медленно сняв с себя одеяло, девочка бесшумно спустилась на пол и прильнула к щели между половицами. Мат яростно бранил на свою беду нанятого им доктора, изредка стуча кулаком по столу. Время от времени он замолкал, видимо, делая затяжку из дорогой трубки - в последний раз Глория видела его курящим несколько лет назад, после первого своего побега из дома. В его громоподобные филиппики изредка вклинивался резкий, раздраженный голос Джабира. Девушка не могла разобрать слова, но догадывалась, о чем идет речь. Она вовремя услышала, как кто-то подходит к двери, чтобы юркнуть в кровать и притвориться спящей. Судя по приглушенному шипению и возне, вошла вторая ее фрейлина, которая будила незадачливую подругу. Они вдвоем мягко окликнули Глорию, «разбудив» ее, принесли ей умыться и одели, стараясь не касаться побуревших, присохших к ране бинтов. Любое прикосновение к покрывавшим ее тело соскам вызывало у девушки болезненное отторжение и вновь пробуждающийся ужас, так что служанки неловко вертелись вокруг своей подопечной, боясь лишний раз до нее дотронуться. Девочка отказалась от завтрака под предлогом отсутствия аппетита, и вместо этого спустилась к кабинету отца. Матери нигде не было видно, и Глория с горечью подумала, что даже зловещие события, потрясшие их уединенное поместье, не смогли отвлечь ее от бездны собственных мыслей и многочасовых простраций, во время которых глаза этой женщины стекленели, и она могла подолгу смотреть, не мигая, в стену или потолок. Ярость Мата, видимо, поутихла, так как лишь змееподобный ибн Аббас что-то вкрадчиво, но с нажимом доносил до мужчины. Отец издавал слабые протестующие возгласы, но араб будто б и не замечал собеседника, медленно и уверенно что-то ему втолковывая. Неожиданно дверь распахнулась, и в пороге показался Мат, чье лицо было бледным от горечи и бессонной ночи. Он бросил на дочь отчаянный, помутневший взгляд, и ответил на немой вопрос, читавшийся в ее глазах: - Господин Джабир остается, чтобы продолжить лечение. Прости, милая... Нам придется пройти это всё до конца. Глория лишь хватала ртом воздух, не в силах поверить в столь чудовищное, немыслимое решение. За спиной ее отца возник силуэт ее мучителя, от которого, казалось, веяло бессмысленной, иссушающей злобой пустыни. - Пойдем, больная, время менять повязки. - Фальшиво улыбнувшись, произнёс он. Будто бы издеваясь над пациенткой, Джабир перевязывал ее в своей комнате - той самой, где провел свою омерзительную над ней операцию. Не причиняя ей лишней боли, он с любопытством изучал оставшийся уродливый рубец, отмачивал бинты и накладывал новые, поверх дурно пахнувшей мази. Глория боялась, что таким образом он будет отрезать соски по одному, и эта мысль внушала ей ужас; неизвестность же мучала ее, изматывая рассудок. Доктор также завел манеру подолгу расспрашивать девочку обо всем, что касалось ее болезни, и, под действием постоянно курящихся удушливых благовоний, она, теряясь в его безумных карих глазах, рассказывала ненавистному чужестранцу гораздо больше, чем потом могла вспомнить. Его таинственная сила и циничный, нечеловеческий интерес к объекту своих исследований вызывали у девочки ужас и омерзение. Мат избегал встречи с дочерью, подолгу сидя в своем кабинете, напиваясь и мрачнея. Суеверные слуги, напуганные слухами о том, что араб-де подчинил своей воле всю барскую семью, один за другим покидали поместье в поисках новых хозяев - не таких снисходительных, но и не имевших дела с язычниками и их богопротивными ритуалами. И вместе с уходящими из ее дома людьми, в голове Глории одна за другой умирали желания и мечты; измученная чужеземным врачом, она становилась миниатюрной копией своей матери. Ибн Аббас мог подолгу оставлять девушку в своей комнате, ни о чем уже не спрашивать, лишь пытая ее тяжелым взглядом из-под густых, нахмуренных бровей. После таких встреч Глория целыми дянями ходила будто б в тумане. Ровно через месяц после начала «лечения» Джабир вновь пришел в комнату пациентки ночью, на этот раз даже не скрывая своего присутствия. За нехваткой прислуги двери больше не охранялись, а запираться на ночь Глория так и не начала, потеряв всякое чувство опасности и слепо бредя к собственному, как ей казалось, концу. Араб молча швырнул ей, привставшей в постели, свой грязный дорожный плащ и поманил за собой. Девочка безвольно накинула дерюгу на плечи и подошла к нему. Они крадучись выбрались из поместья и побрели неосвещенными тропками в сторону поселения батраков. Все сильнее становился запах навоза и какого-то мускуса, само присутствие которого в воздухе заставляло Глорию испытывать первородный женский страх. Чудовищный врач затащил скулящую девочку в широкий амбар и, утратив последние крохи притворной благожелательности, свалил ее на зловонный пол слабым ударом в затылок. До Глории донесся звук задвигаемого засова и что-то еще: низкий, гортанный рык из дальнего конца помещения. После непродолжительной возни Джабир зажег несколько масляных ламп, привинченных к дощатым стенам и, оттащив больную, накрепко примотал ее бечевой к одной из опорных балок. Голова девушки лишь моталась из стороны в сторону, изо рта непрерывно бежала слюна, смешиваясь с капающим на солому молоком. Ночная рубашка ее давно уже промокла насквозь, но она не чувствовала холода: лишь желание, чтобы все поскорее кончилось. Впрочем, когда ибн Аббас вывел из темного угла помещения четырех бойцовых собак на цепи, утерянные, казалось, эмоции вернулись к измученной девочке, воплотившись в исторгнутом ей грудном крике. Она панически извивалась, пытаясь разорвать путы, но те лишь сильнее врезались в ее изнеженную плоть. Все так же молча Джабир наблюдал за ее мучениями, медленно, по звеньям, отпуская цепь; громадные псы же рвались в стороны, пытаясь добраться до лакомого, беспомощного существа. Зрачки Глории расширились до предела, занимая всю радужку, глаза ее казались пустыми, выхолощенные непрерывно сыпавшимися