их уединенное поместье, не смогли отвлечь ее от бездны собственных мыслей и многочасовых простраций, во время которых глаза этой женщины стекленели, и она могла подолгу смотреть, не мигая, в стену или потолок. Ярость Мата, видимо, поутихла, так как лишь змееподобный ибн Аббас что-то вкрадчиво, но с нажимом доносил до мужчины. Отец издавал слабые протестующие возгласы, но араб будто б и не замечал собеседника, медленно и уверенно что-то ему втолковывая. Неожиданно дверь распахнулась, и в пороге показался Мат, чье лицо было бледным от горечи и бессонной ночи. Он бросил на дочь отчаянный, помутневший взгляд, и ответил на немой вопрос, читавшийся в ее глазах: - Господин Джабир остается, чтобы продолжить лечение. Прости, милая... Нам придется пройти это всё до конца. Глория лишь хватала ртом воздух, не в силах поверить в столь чудовищное, немыслимое решение. За спиной ее отца возник силуэт ее мучителя, от которого, казалось, веяло бессмысленной, иссушающей злобой пустыни. - Пойдем, больная, время менять повязки. - Фальшиво улыбнувшись, произнёс он. Будто бы издеваясь над пациенткой, Джабир перевязывал ее в своей комнате - той самой, где провел свою омерзительную над ней операцию. Не причиняя ей лишней боли, он с любопытством изучал оставшийся уродливый рубец, отмачивал бинты и накладывал новые, поверх дурно пахнувшей мази. Глория боялась, что таким образом он будет отрезать соски по одному, и эта мысль внушала ей ужас; неизвестность же мучала ее, изматывая рассудок. Доктор также завел манеру подолгу расспрашивать девочку обо всем, что касалось ее болезни, и, под действием постоянно курящихся удушливых благовоний, она, теряясь в его безумных карих глазах, рассказывала ненавистному чужестранцу гораздо больше, чем потом могла вспомнить. Его таинственная сила и циничный, нечеловеческий интерес к объекту своих исследований вызывали у девочки ужас и омерзение. Мат избегал встречи с дочерью, подолгу сидя в своем кабинете, напиваясь и мрачнея. Суеверные слуги, напуганные слухами о том, что араб-де подчинил своей воле всю барскую семью, один за другим покидали поместье в поисках новых хозяев - не таких снисходительных, но и не имевших дела с язычниками и их богопротивными ритуалами. И вместе с уходящими из ее дома людьми, в голове Глории одна за другой умирали желания и мечты; измученная чужеземным врачом, она становилась миниатюрной копией своей матери. Ибн Аббас мог подолгу оставлять девушку в своей комнате, ни о чем уже не спрашивать, лишь пытая ее тяжелым взглядом из-под густых, нахмуренных бровей. После таких встреч Глория целыми дянями ходила будто б в тумане. Ровно через месяц после начала «лечения» Джабир вновь пришел в комнату пациентки ночью, на этот раз даже не скрывая своего присутствия. За нехваткой прислуги двери больше не охранялись, а запираться на ночь Глория так и не начала, потеряв всякое чувство опасности и слепо бредя к собственному, как ей казалось, концу. Араб молча швырнул ей, привставшей в постели, свой грязный дорожный плащ и поманил за собой. Девочка безвольно накинула дерюгу на плечи и подошла к нему. Они крадучись выбрались из поместья и побрели неосвещенными тропками в сторону поселения батраков. Все сильнее становился запах навоза и какого-то мускуса, само присутствие которого в воздухе заставляло Глорию испытывать первородный женский страх. Чудовищный врач затащил скулящую девочку в широкий амбар и, утратив последние крохи притворной благожелательности, свалил ее на зловонный пол слабым ударом в затылок. До Глории донесся звук задвигаемого засова и что-то еще: низкий, гортанный рык из дальнего конца помещения. После непродолжительной возни Джабир зажег несколько масляных ламп, привинченных к дощатым стенам и, оттащив больную, накрепко примотал ее бечевой к одной из опорных балок. Голова девушки лишь моталась из стороны в сторону, изо рта непрерывно бежала слюна, смешиваясь с капающим на солому молоком. Ночная рубашка ее давно уже промокла насквозь, но она не чувствовала холода: лишь желание, чтобы все поскорее кончилось. Впрочем, когда ибн Аббас вывел из темного угла помещения четырех бойцовых собак на цепи, утерянные, казалось, эмоции вернулись к измученной девочке, воплотившись в исторгнутом ей грудном крике. Она панически извивалась, пытаясь разорвать путы, но те лишь сильнее врезались в ее изнеженную плоть. Все так же молча Джабир наблюдал за ее мучениями, медленно, по звеньям, отпуская цепь; громадные псы же рвались в стороны, пытаясь добраться до лакомого, беспомощного существа. Зрачки Глории расширились до предела, занимая всю радужку, глаза ее казались пустыми, выхолощенные непрерывно сыпавшимися на нее ужасами. Араб, наигравшись с несчастной, спустил свою свору, и мускулистые, лоснящиеся псы ринулись к своей жертве, разбрызгивая слюну; огромные их клыки слабо поблескивали в масляном свете. Последним, что почувствовала Глория, теряя сознание в апофеозе своего ужаса, было зловонное дыхание и клацнувшие перед ее лицом зубы. То, как ибн Аббас могучим цепи рывком повалил всех четырех собак на спины и оттянул обратно к себе, она уже не увидела. Глория очнулась у себя в комнате, на чистых перинах, ее обнимал опухший от слез и бессонной ночи отец. Почувствовав, что дочь проснулась, он, всхлипывая, расцеловал ее лицо и, подняв на руки, поднес к зеркалу. Девочка тупо смотрела на ссохшиеся, ставшие совсем крошечными соски, покрывавшие ее тело. Теперь они выглядели как обычные родинки, и с тех пор из них никогда не текло молоко. Несмотря на заверения доктора, который той же ночью покинул Мата, до последнего гроша выплатившего ему гонорар, девушка так до конца и не оправилась от причиненной ей травмы. Ее любовь к живым тварям сменилась ужасом и отвращением; однажды Мат заметил странное, усиливавшееся зловоние в комнате дочери. Та, повредившаяся умом, будто б этого не замечала, и, отодрав в отсутствие девочки несколько половиц, отец с ужасом обнаружил спрятанные под полом обезображенные тела щенков и нескольких кошек с выдавленными глазами и переломанными лапами. В гневе и ужасе он написал письмо Джабиру, но так и не получил ответа. Позже он случайно услышал о большой междоусобице на Востоке: среди многих тысяч ученых, поэтов и государственных деятелей, сваренных в том кровавом котле, оказался и ибн Аббас. Неизвестно, во что бы выросла маленькая сумасшедшая, если бы момент пробуждения, предсказанный арабом, так и не наступил. Но Глория, похоже, и впрямь пришла в себя, и вновь сбежала из дома, пытаясь найти привычное утешение. Однако на сей раз никто не приполз к ее ссохшихся от ненависти грудям. Уйдя далеко от дома, она окончательно заблудилась в лесу, а потерявший все свои души Мат не мог послать ей на помощь, и сам отправился на ее поиски, вооруженный лишь фонарем и антикварным ружьем. Он нашел ее полуразложившееся тело лишь несколько месяцев спустя: судя по ранам и тому, что труп не был съеден, Глорию задрала медведица, защищавшая свое дитя. Говорят, Мат, сломленный горем и чувством вины, повесился на том же дереве, под которым умерла его дочь, но здесь мой рассказ подходит к концу, и начинаются досужие толки суеверных крестьян.