первым делом почувствовал, что не испытывает ни менжи, ни тяги
похмелиться, ни обычной с утра депрессии. Это порадовало его, и он,
370
начисто забыв, где он и с кем, хотел было повернуться на другой бок и урвать
еще немного сна, как опять почувствовал (от этого ведь и проснулся), что
кто-то тормошит его сзади за плечи. Недовольно повернулся и сразу все
вспомнил.
Зина присела перед ним на корточках и нетерпеливо шептала:
- Да проснись же! С ним что-то странное творится! Словно белены объелся, чудит вон!
Добряков приподнялся и посмотрел, куда указывала Зина. Виктор, в одних
трусах и зачем-то с подушкой под мышкой, стоял возле окна, спиной к ним, и
бормотал что-то невнятное. Бормотанье было негромким, небыстрым, но
каким-то словно пьяным, какое бывает, когда крепко переберешь и,
одолеваемый подступающим сном, цепляешься за первые попавшиеся слова,
еще связывающие тебя с реальным миром.
- Давно он так? – спросил Добряков.
- Да минут десять уже, - ответила Зина. – Я проснулась, когда он проснулся.
Медленно так, как под гипнозом, поднялся с кровати и побрел к окну. Шел, наверное, с минуту, а потом встал вот так, как сейчас стоит, и залепетал.
- И что, все это время так неподвижно и стоит?
- Ну да.
- А подушка на что ему?
- Ты меня спрашиваешь? Так и встал с ней.
Они посмотрели друг на друга, пожали плечами. На сердце у Зины было
тревожно. Она встала, подошла к сыну и, осторожно дотронувшись до него, спросила негромко:
371
- Витя, сынок, с тобой все в порядке?
Тот совершенно не отреагировал на вопрос, продолжал смотреть в окно,
только подушку прижал к себе еще крепче.
Зина наклонила голову, пытаясь разобрать, что он говорит. Недоуменно
пожала плечами, снова прислушалась и опять ничего не поняла.
Подошел Добряков и тоже стал прислушиваться. Ему посчастливилось
больше.
«Не съедите… И Верку вам не отдам… Хрен вам в панаме!..» - удалось
расслышать ему.
Зина теперь тоже услышала.
- Точно! – спохватилась она! – Девку эту, шалаву, точно, Веркой звали!
- И он переживал, когда она ушла от него к другому, - не спросил даже, а
повторил Добряков уже известное. Потом внимательно посмотрел на
Виктора, несколько раз провел рукой у него перед глазами. Ноль внимания.
- Все ясно, Зина, - повернулся он к ней. – У него «белочка».
- Чего ты городишь? – вздрогнула Зина. – Белая горячка бывает только у тех, кто с большим питейным стажем! – пыталась она успокоить себя.
- Бывает по-разному, - терзал ее Добряков. В редких случаях бывает и после
первого запоя. Сколько он не пьет? Дня два? Ну вот, все симптомы
«белочки». – Виктор не стал говорить, что такой ранний приступ болезни
вполне была способна вызвать та «гнилая» наследственность, о которой ему
столько говорила сама Зина. – И подушка у него – та самая Верка…
372
- Та-а-ак… - протянула Зина, вся побелев, но тут же нашлась: - Надо
позвонить вчерашней подружке!
- Она же медсестра, - возразил Добряков. – Что в этом понимает?
- С наркологом работает лет тридцать! Лучше любого нарколога соображает!
Сам бог послал, как говорится…
И пока она звонила, Добряков, отстраненно глядя на Виктора, отчетливо
вспомнил свой личный опыт общения с этой «белочкой».
… В тот раз, а было это, он вспомнил, лет шесть назад, Добряков в который
раз твердо решил завязать. Мучился два дня, пил снотворное, потел,
принимал душ, пересиливая себя, хлебал куриный бульон. На третий трезвый
день поднялся более-менее свежим хотел позвонить по вычитанному в газете
объявлений телефону. Встал и отправился на кухню – покурить. Но в
прихожей увидел, что в замочной скважине поворачивается ключ, словно
снаружи кто-то пытался открыть дверь. Он вздрогнул и некоторое время
заворожено смотрел на ключ. Тот поворачивался очень долго, за это время
можно было три двери открыть. Добряков спохватился и сам открыл дверь.
Перед дверью никого не было. Он закрыл дверь и продолжал смотреть на
замок. Вскоре ключ снова вставили, и он снова стал поворачиваться, и снова
медленно, медленно… Это становилось невыносимым. Добряков хотел было
еще раз выглянуть на площадку, но внезапные громкие голоса сразу же за
дверью насторожили его. Голосов было два. Они оживленно говорили между
собой, но – вот странно – говорили о нем!
«Да дома он сидит, уверен!»
«Да нам какая разница, дома или нет. Зашли – шлепнули, и все».
«Нельзя, вдруг он все-таки дома. Будет кричать, соседи услышат… Надо