мучительно всматривался в ее лицо, которое светилось каким-то тихим,
спокойным счастьем. Он вздрогнул от леденящего холода, продравшего его в
одно мгновение.
395
- Так ведь я после того раза… ну, когда с тобой была, ни с кем больше не
встречалась, - снова спокойно и ровно ответила она. – Так что сомнений нет.
Ты отец ребенка.
- Погоди, погоди! – вдруг прорвало его, и он заговорил, опережая мысли, путая слова, сминая фразы: - Ты думаешь, я поверю?.. Ты, может, на понт
меня берешь, как мне знать?.. И время еще не определить… Тьфу ты!.. не
время определить!.. Когда была-то? Полмесяца всего? И что? Срок, скажешь?
Не врешь, а?..
- Чего ты так суетишься? – с легкой улыбкой она, видимо, наслаждалась его
смятением. – Я была у гинеколога. Беременность две недели. Вот справка, если хочешь.
Она порылась в сумочке, проворно, будто заранее приготовила, извлекла
сложенную вчетверо бумажку и, развернув ее, повертела у него перед носом и
так же быстро спрятала обратно. Он успел, однако, заметить какую-то печать, какие-то столбцы цифр, чью-то размашистую подпись.
- Тут все ясно, - сказала она. – А ты мне вот что скажи, мне знать надо.
Будешь ты признавать ребенка или нет?
- Вот еще! При чем тут я! Он и не мой вовсе! – отмахивался от нее Добряков.
- А я глупая, пока к тебе шла, еще надеялась на что-то, - грустно улыбнулась
она.
- Так послушай, если что-то не того… так можно ведь избавиться от ребенка!
– выпалил он, не подумав.
- Что-о? – округлила она глаза, которые сразу стали злыми, как у
разгневанной тигрицы. – Вот так, да? – Он успел заметить, как вдруг
396
затрепетала, запульсировала одинокая жилка у нее на шее, под левым ухом. –
Ну хорошо, ты мне оставляешь иного пути!
Она встала и решительно направилась в прихожую, бросив через плечо:
- Я буду действовать по-другому! Учти, тебе мало не покажется! И подруга
твоя узнает обо всем первой!
Добряков взметнулся молниеносно, бросился за ней, схватил ее за плечи,
резко развернул к себе и зашипел ей в лицо:
- Что ты сказала?.. Не вздумай!.. Я тебе говорю!..
Она дергалась в его руках, пытаясь высвободиться, и смотрела на него не
испуганно, а как-то презрительно, как на какую-то гадину, которую хочется
поскорее сбросить с себя.
- Отпусти… слышишь… Мразь какая… Ненавижу… Ты у меня
допрыгаешься… - с трудом выдавливала она слова, стиснутая его железной
хваткой.
- Да никуда ты не пойдешь! – взвился Добряков. – Никуда больше не
пойдешь! Никогда! Сволочь такая! Гадина!
Не помня себя, он вдруг схватил ее за горло обеими руками и стал сжимать
тонкую, почти совсем детскую шею. Особенно чувствовалась под руками
какая-то пульсирующая, непокорная жилка.
Тоня в ужасе смотрела на него, не в силах даже сопротивляться. Наконец
глаза ее начали меркнуть, заволакиваться туманной поволокой, а потом и
совсем потухли.
Добряков разжал пальцы. Тоня упала на пол. Он тупо, равнодушно посмотрел
на нее, вернулся на кухню и взял в руки бутылку водки. Отвинтил пробку, 397
налил полный стакан и влил в себя, не поморщившись и не закусывая.
Закурил, но сигарета пришлась не по вкусу. Во рту держался прочный вкус
чего-то железного, твердого и немного ржавого.
«А-а-а, - догадался он. – Это та кровь во мне говорит. И она так и будет
постоянно напоминать об этом… Не хочу!»
Допивая водку, он успел, видимо, оценить весь ужас своего положения. Он
вдруг совершенно ясно понял, что все кончено. Еще вчера он предвкушал их
с Зиной будущую жизнь, уже такую близкую, еще недавно ему казалось, что
их счастье не за горами, что не сегодня-завтра он заберет ее из клиники и они
заживут, наконец, уединенной мирной, обеспеченной жизнью, что не надо
будет работать и думать о завтрашнем дне, что мудрая, опытная,
рассудительная Зина все предусмотрит и все устроит… А теперь все
разрушилось на глазах, сломанное этим неожиданным визитом.
Он допил водку, прошел в комнату, встал на стул под люстрой, снял ее с
крюка и бросил на пол, на ковер. Матовые плафоны тяжело звякнули, но не
разбились. Потом слез со стула и отыскал в гардеробе старый, еще отцовский
ремень из крепкой сыромятной кожи. Прошел на кухню, взял нож и вырезал
на конце ремня рваную, неровную дыру размером с горошину. Вернулся в
комнату, встал на стул и накинул ремень на крюк. В последний момент
почему-то подумал о Тоне. Вспомнил ту непокорную, пульсирующую жилку
на шее…
20
Зина каждый день звонила Добрякову, еще несколько раз просила Петю