1. Гнев
- Боже милостивый, - произнёс старый констебль Литтл, снял котелок и перекрестился. Коп - такой древний, что застал Королеву Викторию ещё девочкой. Так шутили в полиции.
- Заткнись, Литтл, и принимайся за работу! – прорычал детектив Джеймс Хардвок и затянулся дымом из своей трубки.
Его табак, чёрный, словно ступни нищих детей с берегов Темзы, был необычайно силён. Дым - крепкий и сочный настолько, что даже покойники почтительно вставали, дабы выразить детективу своё восхищение. Живых людей табак, напротив, валил с ног, заставлял кашлять и нервно вытирать слёзы с глаз.
- Есть, мистер Хардвок, - прошептал Литтл и стал лихорадочно составлять протоколы своим кривым почерком.
Признаться, детектив и сам был впечатлён зрелищем. Ему уже за 50, он слишком стар для таких игр. Слишком сентиментален. Ему нужен напарник. Он чуть не расплакался, глядя на мистера Трея, местного политика. Друг его детства. Человек, с которым они вместе смотрели на Империю в течение десятилетий, пусть и с разных ракурсов.
Чуть не разрыдался.
Никто не должен знать… Что детектив Хардвок не способен справиться с эмоциями. Мистер Трей, подвешенный за ноги, головою смотрел в пол. Под ним – огромный таз из модного нынче металла. Словно кабана, его подвесили за ноги, перерезали глотку и выпустили всю кровь. Таз наполнен до краёв.
Дерзко.
- Простите, джентльмены, - услышав позади себя женский голос, Хардвок чуть не поперхнулся своим сочным дымом. – Разрешите пройти.
- Мадам, - как можно более учтиво произнёс Джеймс, перегораживая страшную картину. – Вы, должно быть, ошиблись. Прачечная находится в здании напротив, а церковь - в двух кварталах отсюда.
- О, детектив Джеймс Хардвок, - сказала леди с улыбкой. – Человек-легенда! Нет, я не ошиблась.
- Прошу прощения, мадам, - детектив был вынужден повысить голос. – Однако, здесь совершено страшное преступление. И лицезрение его Вами, надо отметить, не должным образом скажется на душевном здоровье. У Вас может пропасть молоко, если Вы кормите, или случиться выкидыш, если Вы тяжки. Ещё раз прошу прощения, мадам.
- Пустяки, мистер Хардвок, - махнула рукой девушка. – Разрешите представиться. Меня зовут мисс Томпсон. Ваш новый помощник и напарник.
Констебли застыли. Время остановилась. Тишина, повисшая в доме Трея, знатного политика, была такой же густой, как и дым трубки Джеймса. Детектив сделал ещё одну глубокую затяжку, словно взял паузу. Словно эти секунды были способны помочь ему не то, что раскрыть преступление века – отгадать величайшую загадку в истории человечества.
- Это совершенно невозможно, мадам, - наконец, произнёс детектив после замешательства, как можно более мягко. Констебли медленно, но верно вернулись к работе. – Ибо не пристало честной, хорошей девушке заниматься полицейским промыслом.
- Почему? – искренне удивилась мисс Томпсон.
Её вопрос поставил Хардвока в тупик. Казалось, даже мёртвая туша Трея приподняла свою голову, чтобы взглянуть в глаза бунтарке. Но нет, это лишь игра воображения.
- Хорошо, мисс, - учтиво поклонился Хардвок. – Прибраться здесь, в помещении, Вы сможете после того, как будет окончен осмотр, а тело покойного отдадут родственникам.
- Простите, мистер Хардвок, - зеркально отразила жест детектива девушка. – Скотланд-Ярд наделил меня теми же полномочиями, что и Вас.
С этими словами мисс Томпсон продемонстрировала Джеймсу документ, подписанный главой департамента. Хардвок вновь и вновь терзал глазами закорючки, коими была испещрена бумага.
Неслыханно.
- Ну что ж, леди, - вновь поклонился детектив. – Разрешите осведомиться, с чего Вы начнёте своё расследование?
- Извольте, - парировала девушка. – Для начала – пусть все Ваши недотёпы выйдут из этой комнаты. Мне необходимо снять папиллярные узоры методом Фрэнсиса Гальтона. Отыскать орудие преступления. Собрать все возможные улики и тщательно описать их. В это время констебли могут обойти соседей и у каждого из них взять письменные объяснения. Судя по состоянию трупа, мистер Трей почил не более 12 часов назад. Стояла глубокая ночь, и кто-нибудь обязательно должен был слышать крики. Если таковые, разумеется, имели место.
Хардвок стоял, потрясённый. Если бы такую речь произнёс кто-либо из присутствовавших здесь констеблей, он бы расплакался от радости. Однако, эти же предложения из уст девушки, коей место в прачечной или в церкви, звучали почти вульгарно.