До нее глухо донеслись голоса, громкий смех, потом словно спор, потом голос одного хозяина, все громче и громче.
И вдруг показалось ей, что кто-то крикнул да так-то страшно, а потом засмеялся, и будто она в гостиной сидит, на корточках, под киотой, и видит такое ужасное, отчего можно ума решиться.
Когда она очнулась, то лежала посреди кухни, головой у табуретки и Антипка толкал ее в плечо, сердито говоря:
-- Что ж это ты к сроку чая не сделала. Теперь из-за тебя нам на тощее брюхо!
-- Ох, милые, и что я видела! -- приходя в себя и дико озираясь, прошептала Игнатьиха.
-- Ты хоть с пола-то встань! -- сказал ей Авдей Лукьянович и, покачав головой, прибавил: -- пила ты допреж, а до такого не допивалась!
-- Ой, голова моя, голова! -- снова прошептала Игнатьиха, тяжело подымаясь с пола.
-- Что ж вы не идете лавку открывать, -- послышался голос Чуговеева и он остановился на пороге кухни.
-- Так, что Игнатьиху едва добудились, Никандр Семенович, -- бойко ответил Федор Павлович, -- без еды оставила.
-- Ум пропила! -- угрюмо сказал Чуговеев.
-- Ай! ай! -- истерически взвизгнула Игнатьиха и бросилась к двери.
Чуговеев метнул на нее злобный взгляд и усмехнулся.
-- Ишь, допилась! А вы уж, -- обратился он к молодцам, -- в лавке поедите. Авдей Лукьянович купит что надо!..
-- Идем, что ли! -- сказал Авдей Лукьянович, и все вышли из кухни.
Игнатьиха заспанная, растрепанная, красная, словно из бани, жалась в углу и испуганно таращила глаза на хозяина.
Чуговеев уставился на нее холодным, злым взглядом, криво усмехнулся, потом махнул рукой, повернулся и тихо вышел из кухни.
IV.
Что сказала Игнатьиха Авдею Лукьяновичу
Чуговеев пришел в лавку позднее обычного часа и, как сел в своем углу, так и не двинулся с места до самого вечера.
Из лавки он ушел опять раньше закрытия, не сказав Авдею даже обычных слов.
Мальчишки зашептались, Антипка и Федор Павлович стали громко говорить, и лавка словно ожила, едва ушел из нее мрачный хозяин.
В девять часов Авдей Лукьянович закрыл лавку, и все пошли домой.
Антипка и мальчишки влетели в кухню и закричали:
-- Ну, Игнатьиха, есть давай!
-- И воняет же этой ждановской! -- морща нос, сказал Федор Павлович, -- сколько он льет ее, сил нет!
-- Корней два ведра купил! -- ответил Антипка.
-- Что с тобой, али еще не прочухалась? -- спросил Авдей у Игнатьихи, которая вяло ворочалась у печки и была сама не своя.
Игнатьиха поставила на стол миску и уныло покачала головою.
-- Надо быть, допилась! -- ответила она с тяжелым вздохом, -- такое мерещится, такое! Господи, Боже мой! -- и она вздрогнула всем телом.
-- Черти что ли? -- засмеялся Федор Павлович.
Игнатьиха покачала головою.
-- Хуже, милый! -- ответила она кротко.
Авдей пытливо посмотрел на нее.
-- И впрямь ты не в себе, -- сказал он, -- ты бы бросила пить, пока что.
Игнатьиха только вздохнула и, убрав миску, выставила на стол горшок с кашей, а сама села в угол на табуретку и застыла.
Ужин кончился. Молодцы встали и перекрестились на образа. Аитипка с мальчишками тотчас побежали на улицу. Федор Павлович ушел и остался один Авдей.
Игнатьиха вдруг поднялась с табуретки, заперла двери и, подойдя к Авдею, тихо сказала:
-- Ты, Авдей Лукьянович, побудь со мною. Что я скажу тебе.
-- Что? -- нехотя спросил тот.
-- А что я нынче в ночь видела, -- пугливо озираясь, прошептала Игнатьиха.
-- Напилась и видела, -- сказал Авдей, присаживаясь на лавку у окна. -- Ну, что?
Авдей был маленького роста, с лысиной во всю голову, с маленькими глазками, прикрытыми воспаленными веками и большою, словно из кудели, бородою.
В сюртуке до пят, степенный и строгий, он, несмотря на маленький рост, казался степенным и важным.
-- Пила это я, -- зашептала Игнатьиха, -- вдруг дверью стук! И хозяин домой, да не один. Идут и разговаривают. Чудно мне, я и стала слушать. А они: гу-гу-гу! То смеются, то словно ругаются. А мне что! И вдруг это я, милый ты мой, будто у них за дверью, а они оба в хозяйской. Я, будто, это смотрю и все вижу.
Игнатьиха тяжело перевела дух и на лбу у нее выступил пот.
-- И вот, Авдей Лукьянович, -- зашептала она снова, -- сидят это они и пьют и все промеж собою так-то быстро говорят. Хозяин говорит, говорит, да, как крикнет. Гость-от тоже говорит, говорит. Потом... -- Игнатьиха совсем понизила голос почти до шепота. -- Смотрю это я, как хозяин вскочит да гостя за ворот, да на колена, да пальцем все на портрет тычет, что над его кроватью. Мамзель такая! Тычет и кричит: "Ты, ты, ты!" Господи, страшно как! Стою это я и вся трясусь. Гость-то бледный, бледный. Прости! -- кричит... Тут... -- Игнатьиха стала почти бледной, склонилась к самому уху Авдея и зашептала: -- как возьмет хозяин его за горло, да лицом в пол... И ничего я больше не помню, Авдей Лукьянович.