-- Где же я ее видела? -- думает и старается вспомнить Игнатьиха, а в это время хозяин открыл дверь, женщина вышла, хозяин запер дверь и пошел в свою комнату, громко говоря сам с собою и смеясь.
-- По нашему вышло! Так-тось! -- донеслось до нее.
В это время в кухонную дверь застучал Корней.
-- Отворяй, что ли! -- кричал он, -- воды несу!
Игнатьиха пришла в себя и отворила двери.
-- Фу, -- сказал Корней, выливая из ведер в кадку воду, -- и дух тут у вас! Так и несет!..
-- Хозяин каждый день льет. И туда, и по коридору. Говорит, холера идет, так от холеры.
-- С такого духа и без холеры сдохнешь, -- сказал Корней, выходя с ведрами на лестницу.
Игнатьиха вымылась и стала разводить огонь в плите, чтобы греть воду для утреннего чая.
-- Господи, Боже мой! И что я за окаянная. И что за сны у меня. Не иначе, как наваждение. Не было того при покойнике, николи не было, а я ли не пила!..
Она поставила разогревать щи и кашу, а образ виденной ею женщины не выходил у нее из головы.
VIII.
Сон в руку
Над городом к ночи разразилась майская гроза.
Вымокшие насквозь ввалились молодцы к Игнатьихе.
-- Погодка! -- сказал Федор Павлович, -- прямо чертям раздолье!
-- Свят, свят, свят! -- проговорила испуганно Игнатьиха, -- и что ты говоришь, непутевый.
-- Испугалась, небось! -- засмеялся Федор Павлович, -- вот как вздумаешь нынче пить, так тебе худо и будет.
Входная дверь хлопнула, затворяясь, и из прихожей в комнаты послышались шаги хозяина.
-- Иди, огонь зажги! -- сказал Игнатьихе Авдей Лукьянович.
-- А ну его! -- отмахнулась Игнатьиха, -- пусть сам управится. Я к нему с той поры и не хожу вовсе.
-- С какой поры? -- спросил Федор Павлович.
-- А как пригрезилось мне, что он гостя свово...
-- Закуси язык, дура! -- крикнул Авдей, перебивая ее. В это время голубым светом залило всю кухню и глухим раскатом прокатился гром.
-- Свят, свят, свят! -- закрестилась Игнатьиха.
-- Игнатьиха! Что мне тебя пять раз кричать! -- и в дверях кухни остановился хозяин. -- Иди, лампы зажги, да изготовь самовар. В столовую подашь. На стол накрой!
Она вошла в его комнату, черкнула спичку и вдруг дико вскрикнула.
Совершенно ясно перед собой она увидела за столом на кресле ту самую женщину, что видела во сне. То же темное платье, та же розовая кофточка. Она сидела, опустив голову, вся промокшая, и вода стекала на пол, образовав подле нее лужу.
-- Чего ты? -- окрикнул Игнатьиху Чуговеев.
-- И вчера была, -- пробормотала растерянно Игнатьиха.
Чуговеев засмеялся.
-- И вчера была, и завтра будет, -- тебе-то чего? Или мне гостей не звать! Ну, зажигай лампу да готовь чай в столовой!
Игнатьиха дрожащей рукой чиркнула новую спичку, спустила сверху лампу и зажгла ее, после чего невольно опять покосилась на хозяйскую гостью.
Та тоже взглянула на нее, и Игнатьиха увидела пышные русые волосы, широкий лоб, большие грустные глаза под черными бровями, тонкий нос и скорбную улыбку.
Игнатьиха перевела глаза и вдруг увидела портрет над кроватью.
"Она и есть! Вот она!" Игнатьиху словно озарила эта мысль и она даже улыбнулась. Улыбнулась и гостья. Засмеялся и Чуговеев.
-- Так-то лучше! -- сказал он. -- Видишь, живой человек.
Игнатьиха поспешно вошла в кухню и с торжествующим видом обратилась к Авдею Лукьяновичу:
-- Не сон это вовсе, а она сама!
Тот поднял свои воспаленные веки.
-- Что плетешь? Скажи толком.
-- А то, что у хозяина сидит сейчас эта самая оборвашка и он угощает ее! Вот! И сам веселый, а она оборванная вся, мокрущая такая и та самая, что на портрете! Вот, а я думала, сон!
-- Фью! -- тихо свистнул Федор Павлович. -- У хозяина и зазноба есть!
А бородатый Авдей уставился в стол, как козел на воду, и замер. В голове его поднимался совершенный сумбур.
Игнатьиха хлопотала у самовара, потом, желая отличиться перед хозяином, прошла в столовую и накрыла стол, как у людей.
-- За булками сходить, хозяин? -- спросила она из столовой.
-- Все со мной есть! -- отвечал из спальной Чуговеев.
Игнатьиха вернулась в кухню.
Ужин окончился, но Авдей Лукьянович с племянником не уходили, заинтересованные необыкновенным событием.
-- Кто она-то? -- спросил Федор Павлович, -- красивая?
-- Какой! -- ответила Игнатьиха, со всей силы дуя в самоварную трубу, -- щуплая такая и совсем рвань!
-- Ну, у нас своя лавка! Обрядим! -- засмеялся Федор Павлович и словно ранил в самое сердце Авдея Лукьяновича.