- Музей открыт для всех, - холодно ответила она.
Она ожидала, что он поклонится и оставит ее. Но он не только задержался; она, казалось, увидела на его лице выражение жалости. Однако прежде, чем она успела возненавидеть эту жалость, она встретила его взгляд, и этот взгляд был сочувствующим.
- Простите, что говорю с вами, но я тоже пришел сюда, потому что сегодня годовщина.
- Годовщина? - эхом отозвалась она. - Какую годовщину может отмечать северянин?
- Не свою. Моего сына. Его мать родом из Вирджинии.
Она была настолько взволнована, что почти с одобрением заметила, - он сказал о матери своего сына в настоящем времени. Она ощутила волнение. Она не могла остаться равнодушной, услышав о браке южанки. Она снова почувствовала приступ гнева, направленный против этого преуспевающего сына Севера, который увез дочь женщины из Вирджинии. Жестокая боль неудовлетворенного материнства, мучившая ее при воспоминании о собственном ребенке, ребенке, которого она сама бросила из-за ее замужества, была так сильна, что она не могла произнести ни слова. Она не могла задать вопрос, родившийся в ее сердце, и почувствовала, что почти приказала взглядом незнакомцу продолжать.
- Мы живем на Севере, - объяснил тот, - но она давно обещала мальчику, что, когда ему исполнится восемь лет, он увидит реликвии своего деда из Вирджинии. К несчастью, когда настало время, она была не совсем здорова, чтобы поехать с ним; но, поскольку ей очень хотелось, чтобы в этот знаменательный день он оказался здесь, я привез его сюда.
Южанка почувствовала, как забилось ее сердце, и ей показалось, когда она снова заговорила, обычным тоном, что это говорит кто-то другой.
- Надеюсь, ее болезнь не серьезна.
- Если бы это было так, меня бы здесь не было, - ответил он.
Она собралась с силами, казалось, покидавшими ее, и заставила себя окинуть взглядом зал. Она не могла сказать, чего ожидала, надеялась или боялась увидеть.
- Но ваш сын?.. - спросила она.
Лицо мужчины слегка изменилось.
- Мой отец, - ответил он, - был офицером армии Союза. Я хотел сначала сам увидеть этот зал, и подготовиться к вопросам о Десборо. Нелегко отвечать на вопросы умного мальчика, два деда которого погибли в одном сражении, сражаясь за разные лагеря.
Это имя поразило ее как громом. Она прислонилась к углу ближайшей витрины и уставилась на мундир генерала Ли за стеклом, в котором, подобно призраку, отражалось ее собственное лицо. Ее мужа звали Десборо, сегодня была годовщина его смерти; она почувствовала, будто мертвые восстали, чтобы противостоять ей, и почувствовала в крови какое-то волнение. Но не могла поверить, что перед ней стоит ее зять и смотрит на нее прямым, открытым взглядом; она сказала себе, что это просто совпадение, что каждый день - годовщина смерти одного из героев Вирджинии, и что стоящий перед ней просто не может быть мужем ее дочери.
- Вы уже решили, что скажете сыну? - услышала он свой голос, странный и далекий, нарушивший волнующую тишину комнаты.
Незнакомец взглянул на нее так, как если бы был поражен ноткой вызова в ее тоне. Глядя на нее, он, казалось, старался понять, чем вызвана ее резкость.
- Я ничего не могу сделать, - ответил он, - кроме как сказать ему то, что говорил всегда, - правду, как я ее вижу.
- И правда, которую вы собираетесь сказать ему здесь - здесь, перед священными реликвиями погибших, священной памятью нашего проигранного дела...
Она замолчала, поскольку ее голос вот-вот был готов сорваться.
- Ему всегда говорили, что южане сражались за то, во что верили, и что нет ничего почетнее, чем отдать жизнь за то, во что ты веришь.
Она внезапно, сама не зная, почему, твердо решила, что разговаривает со своим зятем, хотя основаниями для ее суждения были те, которые она только что отвергла. Это промелькнуло у нее в голове, как нечто само собой разумеющееся. Ее дочь знала, что в этот день ее всегда можно найти здесь, и намеревалась встретиться с ней и привести с собой внука, названного именем дедушки. Вопрос был в том, знает ли об этом ее муж. Что-то в его поведении, умиротворяющее, вне всякого сомнения, выходящее за рамки обычной вежливости по отношению к незнакомке, заставляло ее верить и не верить. Ее не оставило равнодушным стремление к примирению, но она снова и снова сопротивлялась своему желанию, и менее всего могла выносить мысль об обмане. Возможность того, что ее зять притворяется, будто ничего не знает, чтобы завоевать ее симпатии, разозлила ее.
- Вы знаете, кто я? - резко спросила она.
- Прошу прощения, - ответил он, явно удивленный, - но я никогда прежде не был в Ричмонде. Возможно, вас здесь хорошо знают, или вы - жена какого-нибудь известного на Юге человека, но я здесь чужак, и вас не знаю.
- И все же, кажется, вам захотелось объясниться со мной. Почему?
- Не знаю, - начал он нерешительно, глядя на нее своими серыми глазами. Затем слегка покраснел и с чувством произнес: - Да, я понимаю. Вы пришли как раз в тот момент, когда я собрался уходить, потому что не мог вынести вашей печали; звучит нелепо, но она поразила меня в самое сердце.
- Не понимаю, - ответила она дрогнувшим голосом. - Полагаю, у вас на Севере тоже есть подобные музеи.
- Но только здесь я ощутил, что к горю утраты прибавилась горечь поражения. Я понял, что ни один южанин не может прийти сюда, не почувствовав, что все, испытанное ими, было напрасно; меня охватила жалость, поэтому, когда я заговорил с вами, вы были для меня своего рода олицетворением Юга - женщин Юга, прошу прощения.