Она подняла руку, призывая его замолчать.
- Это был не плохой роман, это была трагедия... Трагедия, случившаяся со мной, - сказала она. - Я не буду вдаваться в подробности. Она вышла за него замуж, и с тех пор я ее больше не видела.
- Он узнал?..
- Нет. Это был мой свадебный порядок дочери, сохранить все в тайне. Это все, на что у меня хватило сил. Вы, конечно, думаете, я была плохой матерью, но...
Когда он поднял глаза, она заметила в них слезы.
- Вчера я так и сказал бы, но сегодня...
- Но сегодня? - повторила она, видя, что он замолчал.
- Сегодня, - ответил он, оглядывая зал, - сегодня я, по крайней мере, способен понять и не удивляться.
Она посмотрела на него, пытаясь прочитать то, что творилось у него в глубине сердца. Затем слегка коснулась его руки кончиками пальцев в черной перчатке.
- Идемте, - сказала она.
Она провела его через зал и остановилась возле витрины, под табличкой с выцветшей надписью, в которой лежали полковничий пояс и пистолеты.
- Они принадлежали моему мужу.
- Эти! - воскликнул он. - Вы - мать Луизы? Это невозможно!
- Это невероятно, но это - правда. И есть еще кое-что...
- Что-то еще? - повторил он. - Что... Вы имеете в виду... Что мой отец и ваш муж... Это не может быть правдой!
- Это правда! - ответила она. - В тот момент, когда это случилось, они были окружены нашими и вашими солдатами. И мне известны все подробности этой схватки, каждое ее мгновение. Один из видевших ее учился в Вест-Пойнте с обоими, он знал их, и все рассказал мне. Увидев, он попытался встать между ними, но не успел. Ваша жена вышла за вас замуж, зная, что вы - сын человека, убившего ее отца.
Северянин провел ладонью по лбу, словно пытаясь избавиться от охватившего его смятения. Веки глаз были опущены, она увидела выступившую из-под них влагу.
- Бедная Луиза! - пробормотал он. - Как она, должно быть, страдала из-за этой тайны. Бедная Луиза!
- Вы пришли сюда, - продолжала миссис Десборо, чувствуя, что ей не хватает воздуха после произнесенных им слов, но твердо решив не поддаваться порыву собственного сердца, - и даже вы тронуты этими священными реликвиями. Но что они значат для вас?
Она наполовину сознательно, наполовину инстинктивно обратилась к реликвиям за помощью, чтобы они не дали ей уступить и помириться с сыном человека, убившего ее мужа, ее героя, ее любовь.
- Они волнуют меня, - мягко ответил ее зять. - Они так глубоко волнуют меня, что это кажется неправильным. Признаюсь, до того, как вы вошли, я подумал, что если бы был южанином, воспитанным в традициях Юга, ощущающим горькое чувство поражения, они озлобляли бы меня, доводили до безумия; несмотря ни на что, я навсегда остался бы верен Югу. Война закончилась. Юг понят. Он удостоен чести за невероятную храбрость, с которой отстаивал свои убеждения. Но к чему продлевать боль? Зачем относиться к этим реликвиям так, чтобы подпитывать неверное убеждение, будто Союз - это только наша страна, а не принадлежащая на равных Северу и Югу?
- Потому что этого требуют погибшие, - быстро ответила она. - Потому что этого требует справедливость: чтобы мы помнили, какие они были доблестные и храбрые, какие благородные и верные своим убеждениям.
Он покачал головой и вздохнул. Она видела слезы в его глазах и не пыталась скрыть свои.
- Неужели вы забыли, - страстно произнесла она, - что дед вашего сына, - отец вашей жены, - был одним из достойнейших людей? Вы хотите, чтобы его вспоминали только как мятежника, потерпевшего поражение? Говорю вам, если бы мы не собрали эти реликвии, орошенные и пропитанные кровью наших павших, разве Небо не обрушилось бы на нас? На Севере вы называете этих людей мятежниками; но на Юге нет ни единой лужайки, на которой бы трава не шелестела над их могилам, и ветер не шептал бы, называя их героями и патриотами! И пусть этого не достаточно, - она обвела рукой зал, - но этот мемориал, - самый лучший, какой мы только могли воздвигнуть в их честь.
Он сделал шаг вперед и протянул к ней руки. Она не пошевелилась, и он опустил их. Немного поколебался, затем отступил.
- Наверное, все так и есть, как вы говорите, - печально произнес он. - Даже если бы я в чем-то обвинял вас, женщину Юга, то не смог бы сказать этого здесь. Но вы забываете, - добавил он, понизив голос, - что женщины Севера тоже страдали. Я рос посреди горя, оборвавшего жизнь моей матери, убившего ее. Вы считаете, что я мог бы обвинить ни в чем не повинного отца Луизы? Впрочем, мне не хочется говорить о себе, поскольку я знаю, кто вы. Я не стану вам больше мешать; но мой маленький сын, носящий имя вашего мужа, с глазами его матери, разве он в чем-то повинен перед вами? Я не поведу его сюда сам, но я могу попросить кого-нибудь привести его сегодня сюда, повидаться с вами, чтобы, вернувшись, сказать Луизе, что вы поцеловали его и дали ему свое благословение. Горе отняло у него другую бабушку.
Ей показалось, что она не сможет больше вынести ни одного произнесенного им слова. Она вся дрожала; она подняла руки, жестом умоляя его замолчать. Материнская любовь к Луизе, терзания ее одинокого сердца при одной мысли о никогда не виденном ею прежде внуке, с кровью мужа, текущей в его венах, горе прожитых лет и верность старым идеалам, терзали и рвали ее на части, подобно стае волков. Она огляделась так, словно искала возможности убежать, вырваться из ситуации, оказавшейся такой страшной. А потом увидела, что ее зять смотрит на нее с бесконечной жалостью и печалью.
- В таком случае, - сказал он, - мне остается только попрощаться.
Но она рванулась вперед, словно высвобождаясь из цепей, бросилась ему на грудь, и неизмеримо долгое, горькое прошлое хлынуло из нее потоком горячих слез.
- О, сын мой! Мой сын! - рыдая, воскликнула она.
<p>
</p>