- Вот как? - заметил натурщик. - У меня был веселый старый дядя-священник, который запирал двери своего кабинета и притворялся, будто пишет самые убедительные проповеди, в то время как сам попросту сладко спал. Боюсь, - продолжал он, тяжело вздохнув, - что в моей голове никогда не происходит ничего важного. Знаете, я склонен почти ненавидеть вас.
Художник удивленно взглянул на него.
- Ненавидеть меня? - повторил он. - За что же вы склонны меня ненавидеть?
- Потому что вы - воплощение того, чем я не являюсь; потому что вы преуспеваете во всем, в то время как я ничего в жизни не добился; потому что за покерным столом жизни вы постоянно в выигрыше, а я - в проигрыше.
Странный оттенок горечи, прозвучавший в голосе Ральфа, озадачил Клеймора. Это совсем не было похоже на Тэтчера: смотреть в прошлое или оплакивать упущенные возможности. Художник задумчиво потер кисть о палитру.
- Даже если бы это было так, - сказал он, - я не понимаю, почему вы должны вымещать свое разочарование на мне. Ведь не я же в этом виноват, не так ли? То, что вы говорите, это, конечно же, ерунда.
- Ерунда? Ничего подобного. Я ничего не совершил. Я ничего не знаю. Я ни на что не годен, и хуже всего то, что девушка, о которой я мечтал всю жизнь, понимает это так же хорошо, как и я. Она не дура; и, разумеется, мои проблемы ее нисколько не интересуют.
Признание выглядело настолько мальчишеским, что Клеймору захотелось улыбнуться, но высказанные чувства были совершенно искренними, и он не мог себе этого позволить. Но, по крайней мере, одно было очевидно: Ральфа, наконец, более не удовлетворяла его праздная, бесцельная жизнь. Он осознал это, взглянув на себя глазами женщины, чье мнение было ему небезразлично. Клеймору пришло в голову, что именно это и могло привести к тем изменениям, которые он заметил в своем натурщике, а вовсе не влияние портрета. Эта мысль поразила его; он почувствовал себя так, словно был обманут. Словно великолепный дворец, выстроенный его фантазией, обрушился руинами вокруг него. Он сделал неопределенный жест и отложил палитру.
- Свет ушел, - сказал он. - Сегодня я больше не могу рисовать.
<p>
III</p>
Клеймор был чрезвычайно впечатлителен, и обладал художественным темпераментом, позволявшим ему предаваться мечте с такой силой, что та становилась реальностью. Все, что без малейшего колебания можно было назвать пустой фантазией, становилось на время почти непреложным фактом; часто жизнь человека творческого определяется тем, что холодному рассудку является всего лишь несостоятельной гипотезой. Художник ни в малейшей степени не сознавал, насколько сильна в нем идея пробуждения Ральфа Тэтчера, пока не возникло сомнение в том, что портрет и в самом деле имеет какое-то влияние на его натурщика. Том не был лишен чувства юмора, и внутренне посмеивался над той серьезностью, с которой отнесся к своей идее. Он обсуждал ее сам с собой, наполовину с раздражением, наполовину с юмором; иногда делая упор на то, что его теория - всего лишь фантастический абсурд, при этом упорно держась за веру в то, что она основана на каком-то фрагменте, по меньшей мере, некой жизненно важно истины. Ему смутно припоминались обрывки разговоров, отражающих современную веру в силу внушения; а потом он возвращался к мысли о том, что если Ральф влюблен, то никакого внушения не требовалось, чтобы произвести в нем наблюдаемые изменения.
Однако полностью не верить в свое собственное вдохновение вряд ли под силу подлинно творческой натуре. Каким бы ни было его понимание, Том, в конце концов, не был бы верен своему темпераменту, если бы не был убежден, что он прав, полагая, что в какой-то степени, по крайней мере, картина, которую он писал, повлияла на его натурщика. Без какого-либо сознательно определенного плана он достал свежий холст и, оставшись один в студии, занялся рисованием портрета Ральфа, отличного от первого. На первом портрете он постарался отразить все благороднейшие задатки молодого человека; на втором - потенциально низменные, какие только можно было в нем отыскать. Каждый человек, склонный к самонаблюдению, испытывал ощущение, что действия определяются каким-нибудь внутренним направлением, без какого-либо ясного осознания причины; и сколько бы ни были причиной намерения или мотивы другого человека, Том полагал, что пишет этот второй портрет, поскольку его отличие от первого сможет показать ему, на каких основаниях покоится его причудливая теория. Ему хотелось, по крайней мере, - так говорил он сам себе, - увидеть, сможет ли он изобразить другую личность, столько же возможную, сколько и первая.
Тем не менее, это последнее объяснение не казалось ему вполне удовлетворительным. Но он был бы шокирован, если бы у него возникла даже тень мысли о том, что тщеславие творчества, которому брошен вызов сомнением в его возможности определить судьбу Ральфа, демонстративно направило свое влияние на то, чтобы доказать реальность своего воздействия. Если бы малейшее осознание этого возникло у Клеймора, он пришел бы в ужас от того возможного зла, которое способен причинить; тем не менее, его взгляд внутрь самого себя не был настолько глубок, чтобы привести его к пониманию реальных мотивов его поступка.
Художник работал, "не покладая кисти", с лихорадочной быстротой, и до конца недели смог заменить первый портрет вторым, когда Ральф, несколько дней отсутствовавший в городе, приехал к нему на очередной сеанс. Том одновременно беспокоился и испытывал любопытство в отношении влияния на Тэтчера нового портрета. Переделка оказалась слишком велика, а разница настолько заметна, что у него не хватило смелости показать его Селии, что он поначалу намеревался сделать. Он извинился за то, что не решился показать ей портрет, под тем причудливым предлогом, что джентльмен не должен выставлять напоказ "неблагородные" черты характера, которые, по его мнению, он обнаружил среди возможной истинной натуры ее кузена. То, что скажет Ральф, художник ожидал с беспокойным нетерпением, а когда последний, после обычного приветствия, подошел к мольберту и стал рассматривать свой второй портрет, Том занервничал больше, чем мог ожидать.
Ральф с минуту молча изучал картину.
- Какого черта, - выпалил он, наконец, - вы сделали с моим портретом?