продукты — у самого окошечка ванной комнаты, — мне стало дурно, клянусь тебе, чуть не вырвало. «В лучшем холодильнике молоко так хорошо не сохраняется, как здесь, деточка. Даже в августе не скисает», — и представь себе, потом, когда я была в положении, всякий раз, как я бывала в твоем доме, мне кусок не лез в горло, такое отвращение я испытывала, просто невозможно, и мне кажется — я очень часто об этом думаю, — что если у тебя никогда не было честолюбия, — честолюбия в хорошем смысле этого слова, пойми меня правильно, — так это оттого, что ты рос в бедности. Даже в любви как следует объясниться не мог, дорогой ты мой! Как мне было с тобой трудно! — но я этого ожидала: «Хочешь стать моей невестой?» — ничего себе формулировочка! — «А зачем?» — «Затем», — ну и ну! — «Значит, люди становятся женихом и невестой «затем?» — ты вел себя как невоспитанный мальчишка, посмотрел бы ты на себя: «Мне приятно быть с тобой», — и я едва удержалась от смеха, даю тебе слово: «Но если тебе приятно быть со мной, то для этого должна быть какая-то причина, не так ли?» — и дело кончилось тем, что ты все-таки пошел на это, бунтовщик! — или ты уже забыл? — «Это потому, что я тебя люблю», — а я тебе сказала, я прекрасно помню, я так и вижу, как мы с тобой сидим в Фуэнте дель Анхель, на второй скамейке — это будет направо, если идти по Пахарера, — «Ну, это дело другое». С тех пор, дружок, мы стали гулять по каким-то странным, безлюдным улицам, и поначалу это казалось мне немного подозрительным — наперед ведь никто ничего не знает, — а ты еще так мало говорил, я просто не понимаю, как вы можете столько времени молчать! — ну и я как воды в рот набрала, но однажды Армандо сказал мне: «Марио не любит толпы», — и тут я вздохнула свободно, только вот не знаю, правда ли, что ты враг толпы, — с какой же стати ты так много говорил о рабочих? — что-де надо видеть, какие они, их миллионы и миллионы, и о крестьянах тоже; Вален помирает со смеху над твоей любовью к крестьянам и говорит: «Вовсе они не голодают, они закалывают таких свиней, от которых и я бы не отказалась». Одно из двух, Марио: или ты враг, или друг, — этого, правда, у тебя ни один человек не поймет, но если ты друг, то дружи с равными тебе, сумасброд, с теми, кто тебе подходит, и оставь в покое рабочих и крестьян, они без тебя обойдутся; послушал бы ты Пако, — все они отлично живут, даже прислуга, и еще требуют, чтобы им достали луну с неба. Мы с Вален обсуждали это много раз, — вы, дорогой мой, без конца, кстати и некстати, говорите о боге, о ближних, а ведь если бедные будут учиться и перестанут быть бедными, то, хотела бы я знать, к кому мы будем проявлять милосердие? Разумеется, у вас и тут выход найдется! Но дело в том, что вы просто ничего не понимаете, и если бы ты только думал, это еще было бы полбеды, но нет — обо всем этом надо писать, и писать большими буквами, вот так, прямо огромными, чтобы всякий мог видеть, — вот что тебе по вкусу. Если бы «Эль Коррео» сгорела в один прекрасный день, это было бы великим счастьем, Марио, поверь мне, ведь, сотрудничая в этой газетенке, — вы служили дьяволу, смущали несчастных людей и забивали им голову всякой чепухой, пойми ты это, безумец, упрямая голова, ты ведь никогда ни с чем не согласен, и гордыня губит тебя, дорогой, всегда у тебя на первом месте твое «я», не спорь со мной; ведь из-за своей гордыни ты и сцепился с Солорсапо — вот когда ты себя показал! — человек протягивает тебе руку, а ты: «Нет, сеньор, не стану я склонять голову!» — самолюбие, обыкновенное самолюбие; посмотри на Ихинио Ойарсуна: у него, я думаю, дела идут неплохо; ведь после скандала с Хосечу из-за протокола Фито Солорсано выставил твою кандидатуру в советники, — это же значило выкинуть белый флаг, не так ли? — что прошло, то прошло, поставим на этом крест и начнем сначала, папа совершенно ясно писал об этом в письме, но ты — ни за что, ты ведь считаешь это шиком: «Они хотят впутать меня в свои дела», «Они покупают мое молчание», — глупец, ведь тебе хотели предоставить трибуну, тупица ты этакая, дать ответственную должность! — ты же слышал, что сказал Антонио: «Войти в аюнтамиенто по культурной части — это большая честь», — и это ведь не я так говорю, это сказал Антонио, пойми ты раз навсегда, упрямец ты этакий. Только тебе все как об стену горох: «Мое имя должно остаться незапятнанным, оно не для кандидата в аюнтамиенто», — вот ты всегда так, дружок, более странного человека, чем ты, на всем свете не сыщешь — у всех у вас какие-то комплексы, полно комплексов, — и вечно ты говоришь загадками: «Должно остаться незапятнанным, оно не для кандидата в аюнтамиенто», — вас никто понять не может, ты тяжелый человек, невероятно тяжелый, а хуже всего, что у твоего сына такие же скверные наклонности, ты ведь слышал вчера: «Мама, это глупые условности», — подумать только! — Да так злобно — какой ужас! — я полчаса плакала в ванной и не могла выйти, честное слово. А ты еще будешь говорить! — да я тысячу раз предпочитаю Мешу всем этим мальчишкам, как бы она там ни бездельничала; и я уже не знаю, университет ли делает их такими, но все они наполовину краевые, никого они не уважают, а вот Менчу — учится она, нет ли — по крайней мере послушная и, худо ли, хорошо ли, закончит курс, будь спокоен, ну и на том спасибо, девочке слишком много знать не нужно, Марио, прежде всего надо, чтобы она была женщиной, а это, в конце концов, и есть ее прямое назначение. Что там ни говори, но средняя школа сейчас — это больше, чем курсы для получения степени бакалавра в мое время, Марио, это уж точно, и, как только кончится траур, девочка себя покажет, а так как она хорошенькая и очень нравится, то вокруг нее будет целый рой поклонников, а если нет — дай только время, — пригодится ведь на что-нибудь мой опыт, и я уж постараюсь, чтобы она не промахнулась, она ведь послушная девочка, в жизни не купила даже булавки, не посоветовавшись со мной; я знаю, ты скажешь, что я гублю ее личность, ты изображаешь меня злодейкой, дурак ты из дураков, но если проявление личности заключается в отрицании траура по отцу или в неуважении к матери, так не желаю я, чтобы у моих детей была личность, так и знай, довольно я натерпелась от твоей личности; я ведь тоже что-нибудь да смыслю, и либо я ничего не стою, либо мои дети будут мыслить так же, как я, и надеюсь, что мне удастся обуздать даже грубияна Марио — слушай меня хорошенько, — а если он хочет думать по-своему, что ж, на здоровье, только пусть думает по-своему где-нибудь в другом месте, но пока он живет в моем доме, а те, кто зависит от меня, должны думать так, как я считаю нужным. Не смейся, Марио, но сильная власть — это гарантия порядка, вспомни, что творилось при Республике, и ведь это не я выдумала, так было везде и всюду, порядок надо поддерживать любыми средствами. Либо он есть, либо его нет, как сказала бы бедная мама.