XXII
Скажи мудрости: «Ты сестра моя!», и разум назови родным твоим, чтобы они охраняли тебя от жены другого, от чужой, которая умягчает слова свои. Да не уклоняется сердце твое на пути ее, не блуждай по стезям ее[47], — но как бы там ни было, а, зная мужчин, как знаю их я, я совершенно уверена, что ты обманывал меня, Марио, и притом не раз и не два, бьюсь об заклад. Достаточно было посмотреть, как вчера появилась Энкарна, славная была сценка! — я просто не знала, куда мне деться, а Вален сказала: «Можно подумать, милочка, что вдова она», — и это верно, дружок, она поставила меня в глупое положение, а уж как она вопила! Это было как в Мадриде, вечно она лезет, куда ее не просят, как я говорю, ну можешь ты объяснить мне, чтó она смыслит в голосовании? А потом вы еще праздновали — то-то веселье было! — и ты еще будешь меня уверять, что вы всего-навсего заказали в Фуйме пива и креветок! — не на дуру напал. С течением лет, Марио, — имей это в виду — я все больше убеждаюсь в том, что мужчина вовсе не моногамное животное, да, моногамия уже для вас устарела. Вы считаете нас полными идиотками и злоупотребляете нашей покорностью, вы получаете благословение, гарантию в верности и можете спать спокойно, только вас-то это ни от чего не удерживает, этот закон для нас писан, а не для вас, и, когда на вас находит, вы пускаетесь во все тяжкие, как будто у вас нет семьи. И я не хочу сказать, что ты был Дон Жуаном, дорогой, вовсе нет, но, откровенно говоря, руку на отсечение я бы за тебя не дала, и сколько бы ты ни твердил, что вступил в брак таким же девственным, как я, я на эту удочку не попадусь, так и знай, — дура я, что ли? — мне поневоле приходится быть себе на уме, вот как. «Не благодари меня, в этом повинна моя застенчивость», — меня прямо смех разбирает, какая там, к черту, застенчивость! — все вы, мужчины, хороши, только и ждете удобного случая, а жена и дети — это для вас ничего не значит. А впрочем, вам и случая особенно ждать не приходится, взять хоть Мадрид, дружок! — стыд и срам: после восьми вечера по улицам ходит куда больше девиц легкого поведения, чем порядочных женщин, и, по-моему, у нас напрасно закрыли дома терпимости, — я бы нарочно раскрасила их самыми яркими красками, чтобы никто не мог ошибиться, а проституток заперла бы там, нет, замуровала бы, вот как, пусть они и солнечного света не видят, ничего другого они не заслуживают, а ты еще разглагольствуешь, что ни одна из них не занимается этим ради собственного удовольствия; когда вы, мужчины, начинаете их оправдывать, вы становитесь просто невыносимы. А вот я, например, не могла поступить с тобой благороднее: «Расскажи мне о твоих похождениях, когда ты был холостым; я прощаю тебя заранее», — да, да, честное слово, Марио, я приготовилась испить эту чашу до дна, клянусь тебе, и, как только ты все рассказал бы мне, я бы тебя поцеловала, как бы в знак отпущения грехов, понимаешь? — и сказала бы: «Что прошло, то прошло». Только тебе хоть кол на голове теши, и всегда ты был таким, ты упрям, как ламанчский осел, дружок, и — большими буквами, прямо как в твоих книгах, — вы вот хвастаетесь, что все знаете, а на самом деле большие буквы там были совсем ни к чему, раз это не имена собственные, и не слово после точки, и ничего такого, это ведь всякий дурак знает. «Я БЫЛ ТАКИМ ЖЕ ДЕВСТВЕННЫМ, КАК ТЫ, НО НЕ БЛАГОДАРИ МЕНЯ, В ЭТОМ ПОВИННА МОЯ ЗАСТЕНЧИВОСТЬ». Ну как тебе это нравится? Меня бесит, Марио, ужасно бесит твое недоверие ко мне; если бы ты сказал правду, я все равно простила бы тебя, клянусь, это так же точно, как то, что меня зовут Кармен, хотя мне и пришлось бы вынести крестные муки, так и знай. А уж когда ты женился, еще того хуже: ты изменял мне в мыслях, а это то же прелюбодеяние, вот как, вспомни чудное лето, которое мы провели на море, — подумать только, что мне там пришлось пережить! — больше ты меня туда и на аркане не затащишь. Не подумай, что я злюсь за себя, болван, ведь ты меня знаешь, у меня много недостатков, но я не ревнива, но дети! — подумай о детях — какое оскорбление ты им нанес! — ведь Марио и даже Менчу уже умеют целоваться, мой милый, время идет, они уже взрослые люди, Марио, хотя ты со своим велосипедом и всякими прочими глупостями отчаянно цепляешься за молодость. Таков закон жизни, дорогой мой, и бороться с ним никому не под силу; бедная мама, царство ей небесное, говорила: «На свете от всего есть лекарство, только не от смерти», — вдумайся, это может показаться банальностью, но на самом деле в этой фразе заключается глубокий смысл. Я часто думаю, Марио, — хотя это довольно глупо с моей стороны, — что, если бы ты был сыном не твоей матери, у которой было очень много недостатков, а сыном моей, ты был бы совсем другим человеком. Тогда все было бы гораздо лучше, я в этом совершенно уверена, и я ведь не жалуюсь, пойми меня правильно, я знаю, что глупо думать о подобных вещах: ведь, если бы ты был сыном моей мамы, мы были бы в лучшем случае сводными братом и сестрой,