Но зачем она засыпала икринки камешками? Работала из последних сил плавниками, хвостом, стараясь скорее завалить коп, пока наконец над ним не вырос холмик из разноцветной гальки с песком. «Всё пропало, — решил малёк. — Теперь они все погибнут, задохнутся...» Он закрыл бы глаза, чтобы не видеть, но у рыб, как известно, глаза не закрываются вовсе. Даже когда рыба спит, глаза у неё открыты и всё вокруг видят. Он просто поплыл — лишь бы отсюда подальше, поскорее подальше! И
больше мы с ним в нашей книге не встретимся, с этим славным мальком.
Зато познакомимся с другими мальками- ведь икринки, зарытые сёмгой, не погибнут. Сёмга знала, что делала: только здесь, под слоем песка и камешков, можно спрятать их от прожорливых рыб. Сейчас осень. А весной, к тому времени, когда пора вылупляться малькам, вода размоет песок и гальку над копом и выпустит их на свободу.
И так всё и было...
2.
Море называется Белым.
Почему оно так называется — потому ли, что вода в нём светлее, чем в других чужедальних морях? Или, может, на волнах-взводнях пена белее? Нет, наверно, потому, что всю долгую северную зиму — месяцев семь в году — лежит оно подо льдом и снегом: всё белое, и у самого берега и вдалеке...
Зато многие реки, бегущие в Белое море, даже в лютую стужу не застывают, не замедляют бег: с камня на камень, с порога на порог скачет вниз бешеная вода, не позволяя неподвижному панцирю себя сковать.
Рыбе хорошо зимовать в таких реках: подо льдом иной раз наступает замор, не хватает кислорода дышать, а тут его — сколько хочешь.
По берегам стоит лес — одна к одной могучие, стройные сосны. Когда-то из таких сосен строили корабли, роща звалась корабельной. Теперь делают корабли из железа, только избы, как прежде, из брёвен.
Крепкие избы рубят здешние рыбаки-поморы. Высокие. Тёплые. Ставят посёлки возле рек, возле моря. А бывает, кто-то построит избушку вдали от людей и в ней живёт.
...Шёл я однажды по лесу и слышу — будто поезд по рельсам гремит. Откуда он взялся? До железной дороги не ближе ста километров!.. Пошёл туда, где гремит, а шум всё громче... Деревья
стали редеть, и я вышел из леса. А это вот что: не поезд, а речной водопад, падун, словно каменный обрыв. Сверху камень, снизу камень, посередине тоже огромные серые камни валуны. С верхнего поток бросается в пропасть, по дороге дробится на тысячи тоненьких струй, ударяясь о камни, превращается в водяную пыль. Солнце зажигает в этой пыли многоцветную радугу. И такой гул и грохот от падающей воды — собственного голоса не услыхать. Даже если кричать во всё горло.
Над верхним камнем показалось бревно — приплыло сюда по реке. И вот уже водопад подхватил его, словно щепку закружил, поставил торчком, швырнул вниз, в самое бучило. Больше его не увидеть, может, и правда, одни щепки остались?..
А всё же сёмга умеет не только плыть против течения, но и взбираться на падуны. Ей ведь надо дойти до тех мест, где она родилась, и метать там икру. Для чего именно там? Почему не выберет отмель удобнее, ближе к морю? Но об этом, наверно, знает только она сама. Знает — потому так и делает: остановится на глубине, перед камнем, соберётся с силами — и пошла. А пошла — значит, изогнулась пружиной, ударила хвостом по воде и подпрыгнула метра на полтора в вышину, может, больше.
И вот уже отдыхает наверху, копит силы перед новым прыжком.
О том, как сёмга взбирается на каменные пороги и падуны, мне рассказывал знакомый рыбовод.
Рыбовод живёт в жёлтой, словно капля смолы, избушке возле самого падуна Он изучает повадки рыб. Он и сейчас уже знает о рыбах так много!
Он берёт в руки длинную палку с прочной капроновой сетью-мешком на конце. Эта сеть называется сак — вроде очень большого сачка для бабочек. Рыбовод прыгает с берега на широкий плоский камень, который торчит из воды, и опускает сак в реку. Палка уходит всё глубже, потому что там яма в реке. Любит сёмга в укромных местах отдыхать, хорониться в ямах. А рыбоводу это известно. Он для того и опустил в яму сак, чтобы поймать сёмгу.
Семга огромная — хвост торчит из мешка и не хочет в нём помещаться. Ей страшно! Она смотрит сквозь сетку круглыми пуговичными глазами. Для чего её вынули из реки?.. И внезапно прыгает в воду, обратно, да сак не пускает...
— Нет, голубушка, уходить ещё рано, — говорит рыбовод, расставляя ноги пошире, чтобы прочнее стоять на камне. Он ещё крепче сжимает палку в руках: если бы сёмга застала человека врасплох, она бы могла его утащить.
Рыбовод достаёт из кармана пластмассовую пластинку с надписью — метку, ловко прицепляет её к плавнику на спине.
— Вот теперь можешь плыть!
И сёмга с размаху плюхается в воду — словно длинная искра мелькает в воздухе.
По пути в избушку рыбовод рассказал мне, что недавно он поймал сёмгу с иностранной меткой. Эта рыба к нам приплыла из Норвегии. А дорога оттуда не близкая — две тысячи километров с лишком...
Ещё он сказал, что заметил у берега пестрятку — это значит, из прошлогодней икры уже появились мальки сёмги. И успели уже подрасти, покинуть укрытия на дне, где спасались от хищных врагов. Теперь будут плавать по всей реке, набираться сил.
3.
Да, сперва её звали Пестряткой, и она в самом деле была такой праздничной, пёстрой, нарядной, словно принаряди лась специально для первого выхода в реку: бока золотистые с поперечными полосами, плавнички желтовато-оранжевые, и повсюду, даже на хвосте, разбросаны красные пятнышки, как фонарики, которые горят и не гаснут. Впрочем, учёные люди сказали бы, что Пестрятка не зря выбрала именно этот наряд: на дне реки, где она проживала, находились целые
россыпи пёстро раскрашенных больших и малых камней, и такая окраска позволяла мальху в считанные секунды становиться незаметным, прятаться среди них. Но Пестрятка, конечно, не знала про то, что думали про неё люди, и, наверно, обиделась бы, узнав: в самом деле, разве стоит стараться лишь для того, чтобы стать похожей на неподвижные камни?! Скорее уж не она похожа на них, а они на неё!
Она была молода, и так ей хотелось похвастаться своей красотой, нарядом!
Пестрятка заметила невдалеке гольца — рыбку, хотя и взрослую, но небольшую, пугливую, неприятно скользкую. Но так как поблизости никого больше не было, то она подплыла к юльцу:
— Скажите, пожалуйста, вы давно живёте в нашей реке? Ну, а как вы находите мой наряд?.. — И она завиляла хвостом, словно шлейфом, отчего «фонарики» засияли на нём ещё ярче.
Пестрятка хотела рассказать ещё многое: и о том, что она. и дальше будет расти, хорошеть, и что сменит, наверно, и этот наряд, разумеется, на ещё лучший, но голец, ничего не ответив, юркнул под камень: он-то знал, что стоит Пестрятке ещё подрасти, и она станет безжалостно догонять таких же, как он, беззащитных рыбёшек. Таков уж закон их жизни: одни рыбы поедают других, большие и сильные — мелких. Ничего не поделаешь — приходится быть осторожным и даже пугливым...
А Пестрятка сначала обиделась на гольца: «Ох, какой невоспитанный!» Потом рассердилась- «Да он просто нахал! Надо его наказать для примера!» Но так как того и след простыл (в воде, как известно, следы простывают куда быстрей, чем на суше), то, долго о нём не раздумывая, Пестрятка обратила взор на другое' вверху, на границе воды и воздуха там, где водяная крыша сверкала, словно зеркало, вдруг появилось несколько крошечных существ — без плавников, зато с длинными лапками и хвостами-ниточками. Они дёргали лапками и скользили по крыше воды, едва прогибая тончайшую плёнку, но не проваливаясь. Пестрятка не сводила с них глаз и тоже поднялась вверх, поближе к странным уродцам. Они почему-то пустились от неё наутёк, Пестрятка решила, что её приглашают в игру, погналась за одним из них и — хоп! — сама не заметила, как тот очутился у неё во рту; рыбам ведь больше нечем хватать или просто «салить» в игре, и многое из того, что мы привыкли делать руками, им приходится делать только ртом. А уж когда личинка водяного насекомого (ими и были «уродцы») очутилась во рту, Пестрятка не смогла удержаться, чтобы не проглотить её. Затем она стала специально гоняться за оставшимися личинками и хватать их. Это было так интересно и так вкусно! Особенно если удавалось схватить сразу несколько штук. Пестрятка лишь удивлялась, почему она раньше не замечала их и не ела. Наверно, эти чудесные существа были созданы именно для того, чтобы служить кормом, — нежные, сочные, заманчиво-живые, не прекращавшие дрыгать лапками даже у неё во рту.