Могильщик с поднятыми руками прошел в угол, потом медленно повернулся к Казанцеву и, словно забыв о нем, сел на ящик, сложил рукавицы на колени, потер ладони, дуя на них и составив при этом черные, потрескавшиеся губы трубочкой.
- За что ты меня? — спросил он.
- За то, что ты сволочь и мародер, — сказал Казанцев.
- За старуху, что ли?
- За хлеб.
- Ну и дурак, — устало сказал могильщик.
- Ладно, — сказал Казанцев. — Мне с тобой некогда. Я пришел тебя убить и убью. Становись!
- Мне-то что, — вздохнул тот. — Убивай. Лучше уж сидя, не так ноги ломит. У тебя-то, небось, не пухнут... Ну, стреляй, чего ты?
Казанцев держал карабин стволом вниз. Он ни в кого так еще не стрелял, раньше он это делал, когда на него бежали и тоже стреляли или когда он сам бежал, ничего не видя перед собой. А этот человек в стоптанных валенках сидел, сложив по-домашнему руки на коленях, уныло смотрел на него большими, холодными глазами. И все-таки Казанцев чувствовал, что выстрелить надо, иначе он уйдет отсюда, не выполнив приказа, а он привык к тому, что приказ надо выполнять во что бы то ни стало.
- А ты кто такой? — спросил Казанцев.
- А хрен его знает, — вздохнул могильщик. — Тебе чего, автобиография нужна?
- Ну?
- Интересное собрание, — покачал тот головой. — Слесарь я. С оптико-механического. Слыхал?
- Нет.
- Ну, понятно. Эвакуировались они все. А меня вот, видишь, на эту должность мобилизовали.
- Зачем у старухи хлеб требовал?
- Жрать я что должен? Ты покопай отдельную, я на тебя погляжу.
- Не слесарь ты, — сказал Казанцев. — Ты червь могильный. Ублюдок - вот ты кто.
- Ты убивай. А то ящиком тебя как по башке дерну! — вдруг взвился могильщик. — Пришел тут мне мозги вправлять. Ты троих покорми, как я, а потом уж нотации читай. Я твоего хлеба суток трое не видал. На одной дуранде сижу... Ну, чего стоишь, рыжий. Бей!.. Только адресок мой возьми. Там баба и пацанов двое, каждому в рот положи, — внезапно замолк, слабо охнул, прижал рукавицу к глазам и так сидел долго, словно вслушиваясь во что-то внутри себя.
Казанцев стоял против него. Ствол его карабина совсем опустился вниз. Он нащупал под шинелью флягу, отстегнул ее, отвинтил пробку, подошел к могильщику, отнял его руку от лица.
- На-ка, только глоток.
Могильщик посмотрел на него, потом на флягу, припал к ней черными губами, глотнул, и, тут же поперхнувшись, закашлялся, и кашлял долго, пока его безволосые веки не стали красными и на глазах не навернулись слезы.
- И-о-ох, — тяжело вздохнул он, отер слезы рукавицей, сказал тихо: — У тебя нет ли чего курнуть?
Казанцев достал неполную пачку «Красной звезды», дал ему папиросу, взял себе, потом чиркнул спичкой. Они закурили.
- Хорош табак, — сказал могильщик. — На Урицкого всегда табак хороший был.
Казанцев покурил, спрятал флягу, где у него было граммов триста водки, которую он скопил за несколько дней, и сказал:
- Ладно, я тебя, понимаешь, убивать сегодня не буду. Но если ты, сволочь, еще хоть раз...
- До чего же табак хорош! — вздохнул могильщик, с сожалением отрывая от губ окурок.
- Ты понял?! — прикрикнул Казанцев.
Могильщик поправил шапку, надел рукавицы и, покряхтывая, стал подниматься с ящика.
- Приходи, — сказал он. — Куда я денусь? Если не помру, тут буду...
Казанцев вскинул карабин на ремень и пошел из часовни. У выхода он остановился, посмотрел вверх на бога с книгой, хотел прочесть, что у него там написано, но из-за инея прочесть не смог.
Он отыскал грузовик у котлована. Шофер сидел в кабине, собираясь отъезжать. Это был другой шофер, не вчерашний, а с седыми короткими усами под жилистым красным носом с впалыми щеками, но тоже, как и тот, в военной ушанке и теплом ватном бушлате. В кабине рядом с ним место было свободно, и Казанцев открыл дверцу, сел рядом.
- В город? — спросил он.
- Раз сел, чего спрашиваешь, — сказал шофер, и они поехали.
Машина часто вздрагивала, хотя дорога была ровной, без колдобин, и внутри у нее жалобно стонало при этом, и этот тягучий звук держался долго. «Может быть, я его зря пожалел? — думал Казанцев. — Ведь опять начнет обирать старух». Он повернулся к шоферу и спросил:
— Извините, пожалуйста, вы знаете этого, в шапке, в телогрейке, могильщика?
Шофер смотрел на дорогу, они въехали в улицу, по обеим сторонам которой стояли квадратные серые дома, возле них нанесло сугробов, и только в нескольких местах видны были тропинки к дверям. Дома эти были новыми, наверное, их построили незадолго до войны, улица впереди тянулась далеко, вилась по снегу одинокая колея от колес грузовиков.