Догерти мучилась вопросом, кому из пациентов в случае пандемии гриппа придется отказать в помещении в реанимационное отделение, тем самым обрекая их на смерть. Имеет ли врач право отключить одного пациента от аппарата ИВЛ, чтобы подключить к нему другого – на том лишь основании, что у последнего больше шансов на выздоровление? Догерти склонялась к мнению, что врачи, привыкшие в случаях дефицита медицинских ресурсов, например донорских органов, проявлять максимальный прагматизм при их распределении, не должны были принимать решения единолично. Особенно когда речь шла о медиках клиники Джона Хопкинса, которая располагалась в районе, населенном людьми с низким уровнем доходов. В этих районах даже в относительно благополучные времена не очень-то доверяют медикам и медицине – таково эхо прежней дискриминации, которую невозможно вычеркнуть из истории США.
Догерти и ее коллеги хотели выяснить, как местное население относится к разрабатываемым ими планам действий на случай экстремальных ситуаций. Однако они опасались реакции людей, которые никогда не задумывались над подобными вопросами и могли агрессивно отреагировать на само предположение об ограничении медицинской помощи. Пытаясь все же как-то привлечь общественность к обсуждению этой проблемы, они решили воспользоваться программой совещательной демократии, существовавшей под эгидой Университета Карнеги – Меллона. Она основывалась на теоретических наработках философов Юргена Хабермаса и Джона Ролза, которые впоследствии были развиты Джимом Фишкином, профессором Стэнфордского университета, придумавшим так называемые «совещательные опросы» – метод изучения общественного мнения, позволяющий узнать, как меняются настроения граждан после того, как им дают возможность узнать о некоторых политических решениях, обдумать их и обсудить.
С самого начала стало ясно, что эксперимент в штате Мэриленд – вещь полезная и весьма перспективная. Как приверженцы Сионской баптистской церкви, живущие в дощатых домах бедных районов Балтимора, так и обитатели благополучного округа Говард, где селились самые богатые жители штата, продемонстрировали, что они способны обсуждать непростую проблему триажа – и в рамках организованных мероприятий, и на бытовом уровне. При этом они легко схватывали суть этических концепций, о которых, по мнению многих медиков, могли рассуждать только специалисты.
Однажды в субботний полдень в подвале Сионской баптистской церкви женщина – организатор дискуссии поинтересовалась у собравшихся волонтеров, как они относятся к тому, чтобы при распределении медицинских ресурсов в условиях экстремальной ситуации главным критерием считать возраст пациента. «Давайте обсудим, хороша эта идея или нет», – сказала она.
Первым высказал свое мнение какой-то молодой человек. «Если бы что-то подобное случилось завтра и меня подключили бы к аппарату ИВЛ, а двенадцатилетнего или четырехлетнего нет, мне бы это показалось самым печальным, что только может быть», – сказал он.
Одна женщина, у которой были дети, с этим мнением не согласилась. «Я не уверена, что отдала бы свой аппарат ИВЛ кому-то только по той причине, что этот кто-то моложе меня, – заявила она. – Я бы исходила из того, что должна думать не только о себе, что у меня есть обязательства перед другими людьми, а потому я должна выжить».
Другая женщина, сидевшая рядом с ней, развила ее мысль и повернула по-другому: «Трудно представить себе все социальные последствия и предсказать, что произошло бы, если бы спасали только тех, кто помоложе. Но можно предположить, что, если бы среди живущих на свете людей вдруг погибла бы, скажем, половина пожилых людей, это резко изменило бы все наше общество. Я хочу сказать, что точно так же, как кто-то не желает смерти своих детей, кто-то, возможно, не хотел бы остаться без своих дедушек и бабушек. Понимаете, о чем я говорю? Я просто беспокоюсь за наше общее будущее, если оно окажется полностью в руках молодого поколения, и за тех детей, чьи жизни будут спасены, но которые останутся без родителей и других старших родственников. Кто будет их растить, учить, воспитывать, заботиться о них?»