Лансдорф-Лоренц сидит на стуле, как и вчера, с видом невинно пострадавшего. И он по-прежнему готов давать исчерпывающие ответы на все мои вопросы, разумеется, на те, которые, как он предвидит, я буду задавать. А если я задам непредвиденный? Ну, посмотрим...
— Почему вы стреляли в майора?
— Ах, бог мой, — да потому, что он меня схватил. Или я похож на человека, который, как говорят в Берлине, разрешает пускать себе вшей в шубу?
— Нет, не похожи. И еще вопрос: откуда у вас оружие?
— Сохранил — с тех давних лет, когда я носил форму. Я понимаю, что нарушил решение Межсоюзнического контрольного совета, и готов нести ответственность.
— Присовокупите еще ответственность за покушение на жизнь офицера Советской Армии...
— Допустим. Хотя, повторяю, он напал первым. Я оборонялся. Еще что?
— Вам этого мало?
— О нет. Берлинец скажет — мой ящик полон до краев. С меня и этого хватит.
— Боюсь, что будет больше.
— Что вы хотите сказать?
— Вы никогда не слыхали такого имени — Карин Дитмар?
Он на секунду-другую задумывается, как бы что-то припоминая, потом отрицательно качает головой:
— Нет, впервые слышу.
— Я разъясню: Карин Дитмар — женщина, которая писала то самое злополучное письмо к русскому майору. Там стоит ее подпись.
— Простите, но я не читаю чужих писем.
— Похвально. Даже очень. И вы никогда не встречали ее в Шварценфельзе?
— В Шварценфельзе? Я?
Ага, голубчик, голос-то дрогнул! Теперь — наступать.
— Господин Как-вас-там, может, хватит играть в прятки? «Мой ведь ящик тоже полон до краев». С меня тоже достаточно!
Он мгновенно, артистично и почти натурально, взрывается:
— Я ничего не знаю! Я стал жертвой чьих-то махинаций!
— Но зачем же так громко? Я ведь всего в двух шагах от вас...
— Извините. Суть дела я изложил, остальное решайте без меня.
— Но мне все же хотелось бы услышать более определенный ответ: вы знаете певицу Карин Дитмар по Шварценфельзу?
— Я сказал все. Решайте без меня.
— Решать будет суд. Я прошу ответить на мой вопрос.
Он молча опускает голову, и я понимаю, в чем дело: если Карин Дитмар поверила в письмо от имени майора Хлынова и уехала в Западный Берлин, то мы ее ни о чем, естественно, не сможем расспросить — тогда можно утверждать, что он ее не знает, и вся его легенда насчет фрау Кохмайер и ее гостье сохраняет свою стройность и незыблемость. А вдруг что-то сорвалось, как сорвалось с майором Хлыновым, и Карин Дитмар в Шварценфельзе? Тогда она может, чего доброго, уличить его: может оказаться, что они знакомы, и вся легенда летит в тартарары. Что же, голубчик, все идет, как положено. Еще с час я раз за разом вежливо повторяю свой вопрос, он монотонно, полузакрыв глаза, просит решать «эту заварушку» без него, так как «ящик полон».
Наконец я чувствую, что допрос следует прекратить: о чем бы я сегодня его ни спрашивал, он будет твердить свое «без меня». Надо дать ему отдых, а через день продолжить. Именно отдых: завтра не трогать весь день и вечер, а послезавтра не трогать день. К вечеру он начнет беспокоиться, почему нет допросов. И это хорошо: нельзя, чтобы на допрос он приходил спокойным и уверенным. Я за это время как раз успею выскочить в Шварценфельз. То, что мой отпуск отодвинется на эти самые двое суток, меня уже не трогает: Лариса сказала, что она как-нибудь переживет такую обиду, но если я и через месяц не появлюсь, то она выйдет замуж за первого встречного — не пропадать же очереди в загс. И от этой немудрящей шутки, а может, от тона, которым она была сказана, я теперь совсем спокоен.
У Федора Михайловича, начальника отделения, на лице явное неудовольствие: какой-то немец стрелял в советского майора, а мы с ним, этим фрицем недобитым, в берлинском диалекте изощряемся! Галиматья какая-то! Федор Михайлович предлагает садиться, смотрит на часы.
— Что, уже отпустил?
— Отпустил, Федор Михайлович.
— Рановато — всего одиннадцать. С таким человеком надо работать плотно, с полным напряжением, а не церемонии разводить. Жать на него, жать!
— Федор Михайлович, мне кажется, его ни криком, ни угрозами не возьмешь.
— Я и не предлагаю вам кричать и грозить. Но допрос должен быть напряженным, а Лансдорф в вашем кабинете отдыхает. Вот о чем речь. Что планируете на завтра и на послезавтра?
— Надо ехать в Шварценфельз: там Карин Дитмар.
— Откуда знаете?
— Звонил перед обедом в комендатуру.
— И она там? Странно... ну, все равно — не нравится мне эта немочка. Вы с ней там потщательнее разберитесь. Опутала, видно, майора, мужик он одинокий, вот и клюнул...