...Позавчера, когда Карин приехала с этим странным письмом к матери, та обрадовалась — откровенно, как умеют радоваться старые люди, знающие, что им немногое на земле осталось. Она долго вчитывалась в письмо, удивленно и растроганно покачивала седой головой, потом еще раз его перечитала — благослови, господь, этих добрых людей, что нашли их, ведь столько лет прошло и деньги не затерялись, кто бы мог подумать! И столько денег — он был заботливым мужем, Рудольф Мальцан... Наконец мать отдала письмо и посмотрела на Карин, будто хотела что-то спросить, но так и не решилась (у матери и в самом деле вертелся на языке вопрос, сказала ли Карин об этом письме своему русскому другу...) Все остальное было для матери ясно и несомненно: деньги — это деньги, лишними не бывают, и ехать за ними надо сразу же, мальчик пока побудет у нее. И Карин позволила убедить себя...
Но вот шофер затормозил:
— Это ваша Бисмаркштрассе. В кассу две марки пятнадцать. — Увидев в руках Карин деньги, скривился: — Фи, у нас эти не ходят.
— Как — у вас? — Карин растерялась.
— Вы же в Западном Берлине.
Разумеется, Карин знала, что столица вот уже год, как разделена, что существуют западные и восточные марки. Но чтобы так?
— Какая вам разница? Мы прекрасно обходимся этими деньгами.
— Но, майне гуте фрау, они дешевле западных. РИАС[17] в семь утра объявила сегодняшний курс: один к девяти с половиной.
Карин совсем смешалась: в десять раз дороже!
— Что это значит?
— Надо платить либо по счетчику западными, либо давайте восточными по курсу и процент за то, что я сам буду менять эти ваши бумажки в меняльной конторе.
Да, это тоже было стародавнее — война всех со всеми из-за денег. В Шварценфельзе она давно отвыкла от этого. Карин молча протянула двадцать марок — подумать только, у него такая недовольная рожа, словно ему платят не деньгами, а действительно бумажками!
Машина тут же ушла. Карин достала конверт, на котором записала услышанный по телефону адрес, но свериться не успела: к ней от стены шагнул невысокий плотный мужчина с черными усиками — он, не вмешиваясь в разговор, спокойно ждал, пока машина уйдет.
— Мадам Дитмар, если не ошибаюсь?
— Да, это я. Вы меня ждете?
— Простая случайность: вышел за сигаретами. — Он вынул из кармана пачку сигарет «Кэмэл», тут же сунул ее обратно. — Так прошу вас...
Карин не могла понять, куда она попала. Во всяком случае, это явно не контора. И на квартиру не похожа: вид в комнате какой-то нежилой, хотя все блестит и сверкает. Тревога ее еще больше возросла.
— Итак, вы и есть господин Нойман? — Карин изо всех сил старалась быть спокойной.
— К вашим услугам... — с доброжелательной улыбкой мистер Ньюмен смотрел на эту красивую женщину и с удовольствием думал, что ей удивительно к лицу этот светло-зеленый костюм, что она, видимо, прекрасно понимает, в чем прелесть ее очарования, и что от такой русский майор, пожалуй, и впрямь не отступится. Интересно, как сама она относится к русскому, насколько у нее все это серьезно. И можно ли ее перетянуть на свою сторону. И чем...
— Мадам, я прошу вас ознакомиться с бланком перевода на ваше имя. — Он достал из кармана пиджака желтый хрустящий бумажник, неторопливо развернул его, извлек бланк и протянул замершей в напряженном ожидании Карин. Одного взгляда было достаточно, чтобы узнать руку Рудольфа. И все же она спросила:
— Надеюсь, вы объясните, как это попало к вам?
— Мадам, охотно. Перевод обнаружен в архивах ОКХ, которые в последние месяцы войны были вывезены из Берлина в Баварию. Архивы только сейчас начали разбирать, в связи с созданием в Западной части страны самостоятельного государства.
— Что должна теперь делать я?
— Почти то же, что вы сделали бы на почте. Только дело в том, мадам, что мы все же не на почте. За эту сумму я должен буду отчитаться. И я просил бы вас ответить на несколько вопросов.