Три дня спустя, 10 октября, глава Советской военной администрации в Германии генерал армии Чуйков по поручению советского правительства передал функции управления Временному правительству ГДР. Советская военная администрация была преобразована в Советскую контрольную комиссию — ей поручался контроль за исполнением Потсдамских соглашений в ГДР.
Еще несколько дней спустя, 15 октября, Советский Союз признал Германскую Демократическую Республику и установил с ней дипломатические отношения.
Рождение этого государства — государства немецких рабочих и крестьян — было встречено всеобщим ликованием, и по Восточной Германии покатилась волна торжественных митингов и собраний...
Концертный зал Альбертусхалле сверкал хрусталем люстр, матово отсвечивал барьерами лож и бельэтажа.
Из глубины зала на сцену волнами накатывались аплодисменты — почти непрерывно, не стихая, не слабея. Старейший депутат магистрата, инженер с фарфоровой фабрики Кауль самозабвенно бросал навстречу овациям слова торжественной клятвы: люди присягали только что созданной республике.
— ...От имени двухсоттысячного населения города и округа Шварценфельз, от имени всех партий демократического блока мы приветствуем провозглашение в восточной части нашего горячо любимого отечества Германской Демократической Республики — первого в истории немецкого народа государства рабочих и крестьян!
Слова Кауля покрыла буря восторга.
Алексей Петрович и полковник Егорычев сидели в гостевой ложе. Оба были радостно возбуждены, торжественны — на их глазах творилась история. И, глядя в бушующий зал, Алексей Петрович думал, что не зря прошли эти послевоенные годы, что есть и его доля труда в сегодняшнем торжестве, торжестве тех, кого называли «другими немцами», тех, кто прошел все муки фашистского ада и остался верен своему красному знамени, кто завоевал доверие народа и повел его за собой...
Голос одного из «других немцев», коммуниста Кауля, усиленный десятком микрофонов, гремел сейчас над головами сотен людей:
— Мы клянемся, что всегда будем стоять на страже интересов этого государства в борьбе против господ-монополистов, против милитаризма, против возрождения фашистской тирании! Мы присягаем на верность нашим друзьям и в первую очередь народам великого Советского Союза!
И снова аплодисменты в ответ, и восторженные крики:
— Клянемся! Клянемся!
С новой силой гремят овации, тысяча лиц оборачивается к гостевой ложе — Алексей Петрович и полковник Егорычев поднимаются, радостно улыбаясь, аплодируют в ответ, и Алексей Петрович кричит во всю силу легких:
— Да живет вечно дружба советского и немецкого народов! Хох!
— Хох! Хох! — несется в ответ, и снова Кауль наклоняется к микрофону:
— Мы клянемся положить все свои силы на строительство новой Германии — единой, свободной, демократической, где не будет места эксплуатации, где восторжествует социальная справедливость и всеобщее счастье!
— Клянемся! Клянемся!
У стола президиума, почти рядом с трибуной, на которой Кауль высоко над головой держал белый листок, появилась Карин. Улыбаясь, она смотрела на Кауля, — тот, закончив чтение клятвы, сошел с трибуны, встал рядом с Карин. Теперь аплодировали все — и зал и сцена, — все поднялись, а в глубине сцены Алексей Петрович увидел движение: там быстро подравнивались парни и девушки в синих комсомольских блузах. Тут же из ложи для оркестра грянул мощный аккорд. Зал разом стих, замер, и в наступившей тишине Карин торжественно запела вчера только рожденный гимн молодой республики:
Парни и девушки — хор с шахты «Кларисса» — подхватили мощно, всепобеждающе:
Алексей Петрович смотрел на решительно подавшуюся вперед Карин, на ее восторженное лицо, на призывно раскинутые руки, на сомкнутые сзади нее шеренги молодежи, на президиум и на замерший зал, чувствовал себя там, с ними, и был совершенно счастлив.
...Призванный в армию в первые же дни войны, со сборов командиров запаса, Алексей Петрович прошел страшный путь отступления сорок первого года; он знал довоенный Воронеж, пережил ожесточенные бои в этом наполовину разрушенном и сожженном городе. Он видел повешенных, замученных и растерзанных наших людей и ненавидел фашизм, как ненавидел его каждый наш воин. Но вместе с тем служба требовала от Алексея Петровича копанья в личных документах пленных и убитых немцев, он читал нежные письма на родину и с родины; он всматривался в лица немецких солдат, их близких. Он хотел понять психологию людей, которые писали сентиментальные письма невестам, а затем, заклеив конверт, со спокойным сердцем вешали русских девушек. И даже фотографировались у виселиц. Подползая по ночам с микрофоном к немецким позициям, Алексей Петрович искренне и убежденно должен был разъяснять этим ненавистным ему людям пагубность того, что они делали, и стараться, чтобы ненависть не проскальзывала в его голосе...