Полковник Варганов уважал людей, способных работать именно так, уважал в них инициативу, решительность, умение не бояться ответственности, — черта характера здесь особенно нужная, потому что работать приходилось на чужой земле, с чужим народом, где любая, даже самая малая оплошность грозила неисчислимым ущербом. Такая работа требовала полного доверия к офицерам, и полковник Варганов считал, что доверие это должно сочетаться с неукоснительным соблюдением офицерами тех основных принципов, на которых строилась вся деятельность комендатур.
Полковник Варганов знал, что не следует отождествлять немецкий народ с фашизмом; что, несмотря на все ужасы войны, через которую сам он прошел, политика наша ничего общего с местью немцам Германии не имела и иметь не могла; что задача оккупационного режима двоякая: искоренение нацизма и укрепление демократических, прогрессивных сил в Восточной зоне. Понимал полковник Варганов и то, что задача эта будет тем успешнее решена, чем теснее будет сотрудничество советских людей с передовыми силами немецкого народа. Но вместе с тем он совершенно искренне считал, что это сотрудничество не может и не должно переходить известных границ: немец есть немец, и хотя сегодня этот немец с нами, но бог же его знает, что он делал вчера и что станет делать завтра, случись что! Он доверял только тем немцам, которые еще в догитлеровские времена были коммунистами, либо проявили себя в комитете «Свободная Германия», но ведь таких было относительно немного...
И была еще одна сторона жизни, где полковник Варганов был непреклонен.
Среди тех немногих дел о служебных или иных упущениях, с которыми полковнику Варганову приходилось время от времени разбираться, — выпил ли лишнее, на немецкие ли тряпки польстился, — попадались и случаи связей наших офицеров с немецкими женщинами, хоть и нечасто, но, к сожалению, такие вещи тоже бывали. Для полковника Варганова это было непостижимо: он воистину не понимал, чем может привлечь к себе женщина, не знающая нас, нашей жизни, нашего языка, далекая от всего того, что близко и дорого нам, видел в таких связях одну только похоть и потому был беспощаден.
Он испытывал чувство презрения к тем офицерам, которые, забыв о своем долге, об оставленных где-нибудь в Костроме или на Урале семьях, забыв обо всем на свете, теряли голову из-за какой-нибудь смазливой мордочки. Тем более он презирал замешанных в таких связях немецких женщин, ибо не видел за ними морального права на какое-либо чувство к советским офицерам: они были вдовами, невестами, сестрами немецких солдат, они любили всех этих гансов и куртов, они, эти женщины, рожали им детей, вчера еще ждали посылок с Восточного фронта, держали восточных рабочих, плакали над похоронками, а теперь, после войны, ждали возвращения своих гансов и куртов из советского плена. Нет, такие женщины шли на связь с советскими офицерами только из корысти. Полковник Варганов, разумеется, понимал, что крах фашизма многих и многих из них привел к мучительной переоценке прошлого — пришлось отказаться от того, что прежде было дорого, пришлось признать свою неправоту, пришлось платить жизнями близких за гитлеровский разбой. Но он считал, что процесс этот еще только начался, что он будет длительным, что окончательно он завершится лишь тогда, когда здесь, в Восточной зоне, вырастет новое поколение, когда в большую жизнь придут те, кому сегодня десять-пятнадцать лет; эти будут настоящими друзьями, на которых можно будет положиться. Пока же, спустя три-четыре года после войны, этот процесс духовного оздоровления немецкого народа, хотя и шел успешно, был еще очень далек от своего завершения, и те немецкие женщины, которые оказывались замешаны в связях с нашими офицерами, по мнению полковника Варганова, ничего, кроме презрения, заслуживать не могли. Хуже того, — не раз оказывалось, что из-за спины какой-нибудь белокурой Марты или черноволосой Греты выглядывала западная разведка. Уму непостижимо, как быстро там, на Западе, узнавали о таких связях, словно они специально их выискивали. Тут уж приходилось действовать быстро и решительно. Да полковник Варганов и не имел права на медлительность: в условиях исключительной легкости передвижения в Зоне, условиях открытой фактически границы с Западным Берлином мешкать было нельзя!