— Она одна приехала?
— Да, — Лансдорф ответил так, как было условлено с Ньюменом. Они были убеждены, что русский не мог питать никаких чувств к ребенку, отцом которого был немецкий офицер. Это было нечто само собой разумеющееся. И они, Ньюмен и Лансдорф, обсуждая ход предстоящей операции, решили, что если мадам Дитмар приедет в Берлин, то, конечно же, одна: мальчишка будет просто обузой. — Да, одна. Фрау Дитмар просила передать, что Арно остался у бабушки.
Алексей Петрович даже языком прищелкнул — вот гады, все разнюхали: и как мальчика зовут, и что бабушка есть!
— Так вы уверены, что я — тот самый Алексей Петрович? Что письмо адресовано мне?
Лансдорф кивнул и перешел на немецкий язык:
— Когда окликал, не был уверен, а теперь уверен. Мне вас описала фрау Дитмар, и я рад, что не ошибся.
— Ну, ну... — Алексей Петрович как-то повеселел, уж этого и вовсе быть не могло, чтобы Карин стала его описывать. Да не поедет она в Западный Берлин, он же ей вчера все растолковал. Этого типа надо схватить. Он наверняка вооружен, а Алексей Петрович пистолет оставил в комендатуре, в Шварценфельзе. Да и здоровенный какой этот радетель о чужом счастье...
Лансдорф нутром почуял, что настроение русского майора изменилось, и насторожился. Но он никак не ожидал того, что произошло через минуту.
По ту сторону решетки, у которой они стояли, Алексей Петрович увидел старшину, за которым гуськом шагали четверо солдат — двое тех, с КПП, и двое подменных для второго КПП. Шел развод. Они были уже недалеко, но Лансдорф их не видел: он стоял к ним спиной. Чтобы выиграть время, Алексей Петрович решительно сунул Лансдорфу письмо:
— Заберите. Вы ошиблись, я не тот, за кого вы меня приняли.
Опешивший Лансдорф взял письмо чисто автоматически левой рукой, правая была в кармане, — и тут Алексей Петрович прыгнул. Он обхватил Лансдорфа за руки, и сила прыжка была такова, что немец не устоял. Он упал на мостовую, и вместе с ним упал Алексей Петрович. Краем глаза он видел, как остановились по ту сторону решетки ноги солдат, и успел крикнуть:
— Старшина, на помощь! Это враг!
Именно успел, потому что в ту же секунду Лансдорф, ударившийся при падении головой об асфальт, пришел в себя, и Алексей Петрович понял, что одному ему с этим немцем не справиться. Что было сил Алексей Петрович прижал Лансдорфа к мостовой, уперся носками широко разведенных ног в асфальт — не дать гаду вывернуться, не дать! И правую руку не дать вынуть, а за левой не уследил, сунул немец письмо в рот... Ну, скорее, старшина, скорее! С той, немецкой стороны улицы, где столпились изумленные люди, к ним рванулся было какой-то человек и остановился: солдаты и старшина уже перепрыгнули через решетку, навалились на Лансдорфа. Старшина схватил его за правую руку, с трудом вытащил ее из кармана — в огромном, налившемся кровью кулаке был зажат «Зауэр». Лансдорф просто не успел за эти две секунды спустить предохранитель, иначе бы Алексею Петровичу не сдобровать. Но отдавать пистолета Лансдорф не хотел; понимая, что под тяжестью этих русских ему не встать, от них не вырваться, он неистово стиснул рукоятку оружия, спустил предохранитель, тут же грохнул выстрел, и пуля со стоном ушла вверх. Чертыхаясь от натуги, старшина прижал руку Лансдорфа к асфальту и наступил каблуком на пальцы...
Это был провал.
Примчавшийся полчаса назад напарник Лансдорфа, еще не оправившийся от всего пережитого, осипшим от волнения голосом, запинаясь и задыхаясь, сообщил: Лансдорф попался!
Ньюмен заставил немца еще раз повторить свой рассказ, со всеми подробностями, чтобы осмыслить случившееся. Самым непостижимым было то, что первым на Лансдорфа бросился сам Хлынов. Почему он это сделал? Отпустив немца, который так и не смог успокоиться, Ньюмен вынул из сейфа материалы на Хлынова: все собранные за эти месяцы донесения, фотоснимки, свои планы — теперь это был солидный том. Солидный и абсолютно никому ненужный. Почему же провал?
Русский был одинок, в критическом возрасте, когда мужское естество в поисках женщины толкает подчас на безрассудные поступки. Все складывалось как нельзя лучше: элементарный мужской климакс, вот что здесь было. Правда, эти русские даже элементарной физиологии умеют придавать не то мистический, не то романтический оттенок. Русский майор не упускал ни одной возможности видеть свою певицу. Он мок под дождем, провожая ее, как истый рыцарь, с концертов домой, и прощания их были такими умилительно-нежными... Разве не понимал этот русский, что у него есть только один выход: чтобы жить со своей певицей, надо бежать на Запад — хоть в Федеративную Германию (кстати, Лансдорф помог заранее подыскать подходящую виллу, на берегу Вурмзее, в Баварии...), хоть в Штаты. Конечно, потом Ньюмен нашел бы способ заставить его выступить по радио, а может, и книгу написать. Что-нибудь об отсутствии подлинных чувств за железным занавесом — на собственном горьком опыте... Но это же потом, потом! И, право — не такая уж это высокая цена за счастье быть со своей певицей... Ньюмен отодвинул бесполезный том, — он его так и не раскрыл, — встал из-за стола, задумчиво походил по кабинету. Стало совсем темно, он и не заметил, как спустился вечер. Но света зажигать не хотелось. Зазвонил телефон. Ньюмен безразлично снял трубку: