Я не пытался скрыть удивления.
— Мертв, — повторил Усольцев. — Он скончался на Анзере от крупозного воспаления легких. Так на наш запрос ответила администрация.
— И вы не сказали об этом Белову?
— Нет, не хотелось портить уже обкатанную историю. Уж больно хорошо она получалась у Василия Петровича.
— Но кто же мог совершить эту кражу?
Он засмеялся.
— Стыдно признаться, но до сих пор не знаю. Чего не знаю, того не знаю. В те годы домушников хватало. Мог тогда к нему забраться на квартиру и тот, кого Василий Петрович прозвал Скособоченным, и другой приятель Мебельщика — Петька Интеллигент. Да мало ли кто!
— Постойте, постойте, — сказал я. — Давайте все-таки расставим точки над «и».
— Ну как, расставим? — повернулся Усольцев к Константину Кондратьевичу и подмигнул ему.
— Расставим, — согласился тот.
— Пометки на полях рукописи Василия Петровича были или не были?
— Были, — сказал зять Белова.
— Могли они принадлежать Скособоченному или Петьке Интеллигенту?
— Нет, конечно.
— Значит, сделал их, судя по всему, человек достаточно компетентный?
— Надеюсь, — усмехнулся он.
— Кто же?
— Константин Кондратьевич, кто же еще? — сказал Усольцев.
— А если без шуток?
— Евграф Николаевич не шутит. Так оно и было.
— Странно.
— А что вас, собственно, удивляет? — пожал плечами зять Белова. — Василий Петрович настолько горел этой работой, что невольно заинтересовал и меня, тем более что вопросы имитации материалов для мебели химику значительно ближе, чем искусствоведу.
— Допустим.
— Ну а во время его отъезда мне было поручено присматривать за квартирой. Занятие скучное. Вот я и начал потихоньку читать его рукопись. Ну и не удержался от соблазна сделать на полях кое-какие замечания.
— Но зачем вам с Евграфом Николаевичем потребовалось разыгрывать Василия Петровича?
— А мы не собирались его разыгрывать. Он нас буквально вынудил к этому.
— Константин Кондратьевич!
— А что? Действительно вынудил, — подтвердил хохочущий Усольцев.
— Во-первых, — продолжал зять Белова, — ему очень хотелось поверить в то, что вором был Мебельщик. А во-вторых… Посудите сами, когда говорят, что в ваших замечаниях обнаружено двадцать три орфографические ошибки, вы вряд ли тут же закричите о своем авторстве и уж, во всяком случае, не будете отстаивать его. Зачем мне это? Пусть лучше «чудовищной безграмотностью» отличается Мебельщик. С него взятки гладки.
— А вы действительно… — осторожно поинтересовался я.
— К сожалению. До сих пор не могу подружиться с орфографией. — Наступило молчание.
— Но теперь, когда прошло столько лет, — сказал я, — видимо, стоит восстановить истину.
— Не уверен, — покачал головой Усольцев, — совсем не уверен.
— Зачем? — поддержал его Константин Кондратьевич. — Заблуждение Василия Петровича разве помешало ему закончить свою работу? Нет. А вам оно помешает?
— Да нет, скорей наоборот. Вы с Евграфом Николаевичем подсказали мне неожиданную концовку, которой я, видимо, и воспользуюсь.
У метро мы расстались довольные друг другом. Так что если Василий Петрович считал своим соавтором Гришу Мебельщика, то моими соавторами вполне могли бы стать Константин Кондратьевич и Евграф Николаевич. Особенно Константин Кондратьевич. Но он совсем на это не претендовал и даже просил не упоминать его фамилию в повести о музее Петрогуброзыска. Я его понимаю. Что ни говорите, а двадцать три орфографические ошибки — это многовато не только для доктора химических наук, но даже для кандидата…