— Прео-о-опытный таежник! — посмеивался старик. — Надуть меня посреди леса не всякий может. Придет — посмотрим, что за гусь... Ну, и вскорости должен подойти сюда парнишка из туристов.
Он рассказал, как наведался к студентам.
— Раз парень от туристов побежал сюда, стало быть, там у них что-то стряслось. И немудрено: они добрались как раз до той долины, за Спесивой горой.
Я слушал старика и диву давался. Казалось, спроси, сколько он сегодня встретил на пути кедров, берез и сосен, — дядя Володя прикинет про себя и ответит.
Он сидит за столом, напротив меня. Озаряя его широкие скулы, натянутую бронзовую кожу, горит желтым светом керосиновая лампа. Щурясь на огонь, старик аккуратно откусывает душистую шаньгу, зубы — все один к одному! Тщательно прожевывает, запивая молоком. И только проглотив и словно убедившись, достигла ли пища желудка, он произносит несколько фраз:
— Те, что идут сюда, торопятся. Сильно торопятся. Иначе за день столько не отмахать. Стало быть, Р* — их цель.
Любуясь, как он ест — не ест, а лакомится — я предложил: не выйти ли и нам с ним на помощь сержанту Мите? С чем спешат сюда голубчики — неизвестно.
— Хва-а-тит, — ответил дядя Володя. — Восемь мальчишек у меня по за углами расставлено.
Ожидание будоражило. Я прислушивался к звукам за окнами. Подмывало выйти на улицу — встать где-нибудь в засаде с пистолетом наготове, и я еле сдерживал накаляющее волнение. Черт те что! Хорошо знаю, что подобные события, которых напряженно ждешь, обычно проходят буднично и просто, гораздо обыденнее и менее занимательно, чем в приключенческих книжках, да и не впервые мне все это. Но все-таки я — живой человек, с нервами, с чувствами. Ответственность и значительность дел, редко похожих одно на другое, всегда приподнимают дух и обостряют переживания.
Не здесь ли кроются главные упущения приключенческой литературы, думаю я сейчас, когда пишу эти строки? В некоторых книжках, что мне приходилось читать, действуют и переживают они — шпионы, диверсанты и им подобные сверхчеловеки, а мы — советские патриоты — лишь двигаемся по прямой линии, согласно своему долгу, выполняем роль третьестепенных персонажей. Авторы, видимо, сами это чувствуют и, чтобы уравновесить впечатление, делают шпионов и диверсантов глупыми, недалекими, совершающими пустяковые и опрометчивые поступки.
— Идут они порознь, — негромко рассуждал дядя Володя, покончив с ужином и закручивая большущую папироску самосада. — Атаковать наш Р* они не будут. Намерения у них другие.
Я заметил, что он тоже сторожко прислушивается. Но не подает виду и тихо говорит, словно сам с собой:
— Неужели на спуске по камням надул меня этот парнишечка из туристов?.. Не должно быть!.. Такая хитрость в лесу — у заводского человека?.. Жаль, давно дождя не было — следы плохие... Нюся! — неожиданно громко окликнул он свою дочь, которая мыла посуду за перегородкой. — Ты не помнишь, какие ботинки были у тех, заводских, что в дальний березняк пошли, за Спесивую гору?
— Обыкновенные, за сто шестнадцать, на микропоре. Как у Пашки Гилева, видал, он недавно привез, — ответила Нюся. Это были единственные слова, что я от нее слышал за все время пребывания в доме у Чурсина.
— Так-так-так-так, — задумчиво и весело проговорил дядя Володя. — Векшин, Векшин его фамилия — студенты сказали. Ну, хитер!.. Ну, хитер!..
Второй раз старик упомянул — «Спесивая». И я спросил его о горе: на моей карте такая не значилась. Почему — Спесивая?
— Название, наверное, дано в шутку, на картах гора никак не пишется, — улыбнулся дядя Володя. — Есть поверье, будто бы, если на Спесивой горе заночевать — ей это не нравится: она начинает шевелиться, дыбиться и сбрасывает с себя. Просто ходить можно: гора как гора, с лесом, с каменьями, а заночуешь — сбрасывает. Дед мой божился, что это сущая правда. Он в молодости однажды там чуть не погиб. Будто бы заночевал на горе зимой с товарищами — компания человек восемь. Разгребли снег, соорудили шалаш, разожгли костер, — все чин чином. А ночью поднялся буран. Они сидят, распарились в тепле, сушат онучи. И вдруг под утро гора зашевелилась — вздыбливается, словно уросливая кобыла, стряхивает их с себя. Страх!.. И сидеть невозможно, и перепугались до расстройства пищеварения. В чем были — так и повыскакивали из шалаша: без тулупов, босые. Кругом снегу по пояс, метет, ветер сбивает с ног, сдувает с горы вниз. И стужа — градусов сорок, а то больше. Все они и позамерзали. Выжил один мой дед, он упрямый был вогул, мансиец по-теперешнему. Когда его ветром с горы сдуло, он пополз обратно наверх, к шалашу — и успел, не закоченел. Ползет и думает: уж лучше на горе перетерпеть ее вздыбки, чем окачуриться на морозе. Забрался — глядит: костер весь развалило по сторонам, и на том месте, где горел огонь, торчит огромнейший золотой кукиш. Схватил мой дед шапку да тулуп, нярки да онучи и — деру...