— Стой! Стой! — вскоре закричали на нас показавшиеся автоматчики.
Но узнали нас, засмеялись и стали старательно затаптывать дымящиеся остатки красных огней. Ракеты не успевали полностью сгорать в воздухе: при выпуске из сигнального пистолета, летя вверх, они пробивали густую крону берез и теряли силу.
— Серию красных дали? Серию? — спросил я.
Автоматчики подтвердили. Слева по цепи была передана такая команда. Трупы найдены.
Мы бросаемся с дядей Володей вдоль цепи налево, бежим очень долго — от автоматчика к автоматчику. Нам показывают направление. Мы мчимся напролом через поваленные полусгнившие стволы, из которых тянутся упругие молодые побеги — жидкие, почти без листьев, они нещадно хлещут по физиономии. Преодолеваем какие-то гигантские головешки (березовый лес обычно вырастает после пожара в тайге, на пепелище). Нас обгоняют девушки из Сережкиного отряда — Надя и Зина. «У вас все в порядке?» — на ходу спрашиваю я. — «Все в порядке, устали!» — кричит которая-то из них. «Изму-у-учились!» — добавляет другая. «Ничего себе, — думаю я, чувствуя, что при моей комплекции сердце может сдать. Я весь потный, как промокший бегемот. — Бегут, мерзавки, словно козы!.. Измучились, называется!..»
Сбоку я видел Сережку и звал его. Но над головами застрекотали наши вертолеты, оглушая все окрест, и эхо меж деревьями множило трескотню моторов. Стоял сплошной рокот, грохот. Помню, глянул на свои руки — они черные от грязи, словно я скакал по лесу на четвереньках. «Где это меня угораздило так вымазаться?.. Спокойней! Спокойней!.. Спешить некуда!.. И надо похудеть, надо мне обязательно и срочно похудеть!..» — помню, твердо постановил я себе.
Когда добрался до того места, где были обнаружены трупы перестрелянных парашютистов, автоматчики под руководством своего офицера уже валили деревья — вырубали площадку для приземления вертолетов.
Не буду, чтоб не впасть в натурализм, которого так боятся литературные критики, подробно описывать жуткое зрелище, представшее перед нами. В теплых скафандрах с кислородными баллонами, похожие на фантастических космонавтов из другого мира и в то же время — жалкие, как растерзанные чучела, на деревьях висели рослые люди. Четверо. В разных местах, на разной высоте, в разных, уродливо изогнутых положениях. Ни один из них не успел освободиться от строп парашюта под коварными пулями своего же компаньона. Белые стропы переплелись, запутались среди белых ветвей, а зеленые шелковые купола застряли в зелени березовых вершин.
Провозились до ночи. Пока фотографировали, как полагается для следствия, сняли всех, перетащили в вертолет, прошло много времени. Автоматчики, дядя Володя Чурсин, несколько его друзей-охотников, невесть откуда появившихся к ночи, помогали. А когда закончили и решили поужинать у разожженного костра, то обнаружилось, что исчез Сережкин отряд.
Исчезли!.. Я ведь отвечаю за них — и морально, и еще как угодно. Я сильно расстроился, рассвирепел. Главное, никто не заметил, когда и куда они ушли. Мы кричали, звали, даже стреляли и давали сигналы ракетами — никакого отклика.
В довершение всего командир автоматчиков доложил, что пропал планшет с картой. Когда рубили деревья, он снял его и положил под пнем вместе с поясом, с пистолетом, со свернутой брезентовой накидкой от дождя. Все осталось на месте, а планшета нет, с тою самой картой, что разбита на квадраты... Я даже проверил трупы парашютистов. Нет! Все четверо лежали на месте.
На тайгу опускалась белая ночь. Среди деревьев сгущалась темнота, стволы берез растворялись в ней. Но на вырубленной, по-военному аккуратно четырехугольной поляне хорошо были видны и вертолеты, и уморившиеся автоматчики, которые как попало улеглись спать.
И лишь один какой-то, наверное, никогда не унывавший паренек долго-долго напевал на лихой мотив, не соответствовавший по-светловски лирическим словам:
Глава одиннадцатая
ЧЕТЫРЕ НОГИ
Потом, когда все кончилось, Вася Петряев оправдывался передо мной:
— Я и пистолет взял. Но Сережка мне за это по уху стукнул: оружие, говорит, офицера — его честь, нельзя лишать, даже временно... Ну, я вернулся... положил обратно... А записку не успел... забыл... И Сережке ничего не сказал: он опять бы меня по уху...