Час спустя Тони опять сидит на берегу Кванзы и кидает в воду камешки. Правда, теперь он тоже улыбается. Он только что обнаружил, что сколько бы камешек ни шлепал по воде, последнее слово всегда за «бульк», и это доставляет Тони какое-то щекочущее удовольствие.
«Я вам еще покажу! Я вам всем покажу», — думает он, отправляя в полет новый снаряд.
* * *— Подожди, подожди, — говорит Иза. — Тебя куда-то не туда понесло, ты что делаешь из мальчишки?
— Понятия не имею, — отвечаю я. — Мстителя-разрушителя, маньяка-одиночку, судя по всему. А что из него еще может вырасти в такой ситуации?
— Глупости какие! — сердится Иза. — Его можно отправить в путешествие в поисках второго, он может выдумать себе невидимого второго, он может подрасти и встретить его… мало ли вариантов?!
— Не знаю, — говорю я. — Мне не нравится идея. То есть, все понятно, все трогательно, но я не вижу сюжета, развития. К чему ты хочешь прийти? Какой финал видишь?
Иза неопределенно пожимает плечами. Вид у нее забавный, как у обиженного ребенка.
— Не хочешь — не пиши, — говорит она. — Ты только критиковать умеешь! Придумай твою собственную идею, может, она будет лучше!
Я смеюсь.
— Мне теперь тоже идти под стол, чтобы ты меня простила? Я могу! Буду сидеть там и кусать тебя за ноги, а ты будешь носить мне еду, кофе и сигареты. Идет?
Иза фыркает.
— Ладно уж, прощаю, — говорит она. — А давай напишем такое… мистическое?
— Главный герой — журналист, — подхватываю я.
— Ральф Блюм!
— Тогда уж — Леон!
— Тогда уж — Гарсия!
— Леон М. Гасия, — говорю я. — Обязательно с М. в середке — для солидности. И лет ему сорок…
— Тридцать шесть!
— А работает он…
— В Эль Мундо!
Это похоже на игру в буриме, одна начинает фразу, другая ее заканчивает, одна изобретает ловушку, другая — возможность спастись из нее. Именно так рождаются наши лучшие вещи.
И вот уже Леон М. Гарсия, циничный и слегка нетрезвый испанский еврей (36 лет, разведен, воспитывает дочь), обрастает плотью. Мы уже видим его — носатого, слегка лысеющего, с вечной сигаретой в углу рта. Один глаз слегка прищурен от дыма, и кажется, что Леон все время ехидно усмехается.
— Он — журналист одной темы.
— «Охотится» на целителей, колдунов, шаманов…
— А почему?
— У него бывшая жена ушла в секту, дважды воровала дочку… потом, наверное, вообще умерла. От передозировки нектара и амброзии.
— Секундочку! — Иза стучит стучит зажигалкой по столу. — А каким боком тут двойники?
— Ну… может, очередной шаман будет его двойником?
— Скучно… Может, этот очередной шаман будет лечить людей с помощью двойников?
— Это как?! — иной раз Изины идеи ставят меня в тупик.
— А вот читает шаман заклинание, и из человека выходит двойник. И шаман говорит — это, мол, та часть тебя, у которой рак…
— Или венец безбрачия!
— Или венец безбрачия, не суть важно. Этого двойника человека должен убить — сам, своими руками. И тогда он избавится от рака. Ну, и от венца безбрачия заодно.
— Богатая мысль! При этом шаман говорит всем, что количество двойников в нас конечно, и тот, который является носителем рака, может заодно быть и носителем любви к своим детям… Поэтому злоупотреблять «процедурами» нельзя — можно убить в себе все человеческое…
— А Леон?
— А Леон оказывается свидетелем ритуального убийства двойников. Публикует жуткую статью со снимками, организовывает кампанию травли. Шамана сажают в тюрьму, а на суде он проклинает Леона.
— На следующий день Леон распадается на много нежизнеспособных двойников и умирает. Дочь остается сиротой, и ее усыновляет вышедший из тюрьмы шаман.
— Мне не нравится! — хором говорим мы с Изой. Иза нервно хихикает, я встаю из-за стола и начинаю ходить кругами по комнате. На этот раз обычная тактика не принесла плодов. Не дается нам рассказ о двойниках, хоть плачь…
* * *— Мне кажется, я знаю, в чем дело, — тихонько говорит Иза.
— Я тоже знаю. — Я останавливаюсь посреди комнаты. Иза подходит ко мне почти вплотную.
— Это очень личное, правда? — шепчет она. — Слишком личное. Такое личное, что об этом невозможно написать.