Любаша все видела и, конечно, понимала, что без ее помощи ему не обойтись. Она уже несколько раз выглядывала из-под лодки, но бык, как назло, стоял рядом, обнюхивал дно лодки и не собирался уходить. Любаша чувствовала себя как в клетке.
Степа тем временем отпустил голову мартына и попытался быстрым движением пальцев сбросить петлю. Но как только он немного расширил ее, мартын изловчился и ударил клювом в ладонь. Степа еще раз попробовал снять петлю, по птица укусила его за палец и начала биться, норовя вырваться из рук.
Неожиданно над самым ухом раздался сердитый голос:
— Брось птицу! Что она тебе сделала? Брось сейчас же!
Бросить чайку, которая досталась ему с таким трудом? Ну уж нет, дудки!
Резким движением Степа повернулся. Перед ним стоял колхозный пастух, дед Михей. Это был сухонький, невысокого роста беззубый старичок в побуревшей от солнца и пыли соломенной шляпе, с торчащей клином бородкой. Маленькие серые глазки его буравчиками сверлили Степу, а борода от сердито поджатой нижней губы угрожающе поднялась и нацелилась в Степино лицо.
— Зачем тебе мартын, душегуб ты этакий? Сейчас же выпускай его! Кто ж такую хозяйственную птицу губит? Брось, а не то уши пообрываю! — Дед Михей угрожающе поднял палку.
Старик был разгневан, но он не казался Степе злым и страшным. Наоборот, что-то смешное и доброе чудилась в его лице, в его острой козлиной бородке. «Такой бить не будет», — подумал Степа, однако из предосторожности попятился подальше от палки.
— Я и не собираюсь его убивать. Я его скоро выпущу, — попытался объяснить он.
— Дедушка! Не трогайте Степу! — крикнула подбежавшая на выручку Любаша. Бык наконец отошел, и девочка выскользнула из-под лодки.
— А, это ты, Любашка? И ты, значит, с ним озоруешь тута? Так, та-а-ак…
— Да нет! Мы только кольцо на лапку наденем и сейчас же выпустим чайку.
Старик успокоился:
— А я думал, что Степан такой же душегуб, как ваш Федька Хлыст. Страсть сколько он тут весной гнезд поразорил! Просто живодер какой-то… Да ты петлю-то, петлю сыми, а то совсем удушишь его, — заворчал старик на Степу.
Все подошли к байде. Любаша вытащила корзину с птицей и поставила ее сверху на дно лодки.
— Ну, давай, что ли, я помогу. Не справиться вам самим, — сказал дед и, заметив на Степиных руках ссадины, усмехнулся в бороду: — Птичка-невеличка, а кусается больно?
— Ой, Степа! И как же он тебя исщипал! — ужаснулась Любаша. — Сейчас же нужно перевязать, а то заражение будет.
Любаша уже готова была бежать домой за бинтами и йодом.
— Погоди, торопыга, — остановил ее дед. — Водичкой морской обмоет, враз все и заживет.
Дед Михей чуть раздвинул петлю на шее чайки, но снять не мог — проволочка скрутилась и запуталась. Степа и Любаша следили за его узловатыми пальцами.
— А ты небось думаешь, что твой хохотун этим морем живет? — Старик посмотрел на Степу добрыми, смешливыми глазами.
— А как же? Конечно, морем. Это ж чайка.
— Нет, брат. За рыбкой-то он сюда прилетает полакомиться, а настоящая еда его там, в степи. Эта птица — самый первый охранитель нашего урожая. Ну, что рот-то разинул? Не веришь? Вон та, черноголовая, гуртовичок, что в корзинке, та гусениц, личинок всяких и жучков-кузек целыми тыщами изничтожает. А твой хохотун все боле мышами и сусликами пробавляется.
— За сусликами же орлы охотятся, — недоверчиво заметил Степа.
— Где они, орлы-то? Их теперь тут — раз, два и обчелся. Главная сила супротив мыша и суслика нынче мартын, он за день десяток мышей слопает, да двух — трех сусликов изловит.
— А как же мартын справляется с сусликом? Суслик ведь большой, с белку, а мартын сам с курицу.
— Ты сам-то как мартына взял? Хитростью небось, так ведь?
— Так!
— Ну, и он берет хитростью, — улыбнулся дед Михей, обнажая беззубые десны. — Он, хитрюга, с налету долбанет клювом суслика и, пока тот еще не очухался, цоп его и вместе с ним в воздух. Поднимется повыше, разожмет клюв, а суслик — бряк на землю! Бывает, раза три — четыре вот так вдарит его оземь, пока не убьет насмерть.
Дед Михей распутал наконец проволочку и снял петлю с шеи чайки.
— Ну, давай теперь я подержу, а ты кольцо надевай.
Степа охотно передал старику птицу. Но, прежде чем приступить к кольцеванию, он стащил с себя мокрую рубашку, снял штаны и, отжав из них воду, расстелил сушить на байде. Только теперь, когда он остался в одних трусах и солнце облило горячими потоками тепла похолодевшее тело, он почувствовал, что продрог.